Евгений Кривенко - Там, где была тишина

Дурсун вскрикивает и закрывает лицо руками.

От этого движения край одеяла отворачивается, обнажая ее худые плечи и упругую грудь. Мамед, закусывая губы, отворачивается. Как ему хочется обнять ее, прижать к сердцу, поцеловать эти милые губы и глаза. Почему нельзя этого сделать?

— Да, да, — успокоившись, продолжает юноша. — Он пришел сюда ночью, я дал ему план усадьбы. Он уже было проник коридором во двор, но на него напали собаки.

— Я слышала этот крик и лай, — вскакивает Дурсун.

Одеяло совсем сползает с нее, и она стыдливо натягивает его на плечи.

— Вот видишь, он был хороший человек.

Они умолкают. Мамед неторопливо вынимает из кармана лиловую шелковую ленту и кладет ее на ладонь Дурсун. Та долго глядит на ленточку, словно силясь что-то вспомнить, и вдруг лицо ее озаряет счастливая улыбка.

— Ты помнишь, Дурсун? — тихо спрашивает юноша.

— Помню, — так же тихо отвечает она. — Это было в тот день, когда…

Что-то мешает ей говорить, она отворачивается.

— Почему ты, Мамед, не захотел спасти меня?

В голосе ее печаль и упрек. Мамед не в силах сдержать себя, он падает перед ней на колени, целует ее руки. Дурсун тихо гладит его волосы, на глазах ее появляются светлые, счастливые слезы.

— Встань, Мамед, — шепчет она, — сюда кто-то идет.

Это Тоушан. Она весела и возбуждена. Щеки ее раскраснелись. Она двигается быстро, решительно, говорит громко и властно.

Да, в колхоз пришел настоящий хозяин!

— Уходи отсюда, — подталкивает она Мамеда, — совсем замучил сестру! Я теперь к ней тебя по пропускам впускать буду. Понятно?

— Зачем пропуска? — возражает Дурсун. — Я завтра встану. На работу пойду.

Тоушан обнимает сестру.

— Успеешь. Надо выздороветь сначала.

У Тоушан в руках сверток. Она не спеша разворачивает его. Это ковер Дурсун, на котором портрет Ильича и слова: «Долой калым!»

— Уцелел, — радостно вскрикивает Дурсун.

Немигающим, счастливым взглядом смотрит она на изображение Ленина.

— Это он пришел и освободил меня, — тихо шепчет Дурсун.

— Мы повесим этот ковер в правлений нашего колхоза, — говорит Тоушан. — Пусть Ленин всегда будет с нами!

На дворе солнце ослепляет Мамеда. Светит и греет, будто в мае.

А на дворе уже декабрь. Да разве в такой день может быть другое солнце? Никогда!

Навстречу Мамеду бодрой, торопливой походкой шагает Нарзабай. Это тот старик-чабан, который предупреждал Мамеда о появлении таинственного чалмоносца. Теперь он башлык, председатель сельсовета.

Ниязова куда-то срочно отозвали. Ну что ж, пусть погуляет до поры до времени.

— Гургун, ми ата! Привет, отец! — кричит Мамед, протягивая Нарзабаю широкую ладонь.

— Привет, привет, — отвечает старик. Глаза его смеются.

— Кейф ми кек ме? Как здоровье? — спрашивает Мамед, соблюдая все правила вежливости.

— Лучше всех, — поднимает Нарзабай большой палец.

Они стоят посреди двора, облитые щедрым солнцем. Вокруг хлопочет народ. Откуда-то все время доносится мелодичный праздничный звон.

— Что это? — спрашивает Мамед.

— Разве не знаешь? — хитро щурится старый чабан. — Народ возвращается. Верблюжьи колокольчики звенят. И оттуда, с той стороны, — он машет по направлению к границе, — и из других мест. Нельзя жить без родины, Мамед.

Юноша поднимает голову. Он видит, что на крыше башни хлопочет Джума. В руках у него что-то красное. Мальчик поднимает над поверженной крепостью алый стяг…

Проходили дни и ночи, а люди все еще оставались под впечатлением трагической гибели бригадира. Собираясь вместе в бараке, они все поговаривали о скором отъезде.

Добродушный Борисенко выбивался из сил, стараясь по вечерам развеселить людей, рассеять неприятные, тяжелые думы.

Вот и сейчас сидит он за столом, лихо разглаживая свои пушистые усы и окидывая взглядом притихших товарищей. Что бы им еще рассказать такое, чтобы хоть немного расшевелились!

— Потап Потапович, — словно угадывая его мысли, обращается к нему Симка. — Расскажите нам, как вы женились.

Это любимая тема Серафима: кто и как женился. Истории на эту тему он готов слушать хоть до рассвета.

— А що ж, и расскажу, — охотно отозвался Борисенко, усаживаясь поудобнее. — Ось слухайте!

Все повернулись к кладовщику и заранее заулыбались.

— А было это дело так, — начал он, польщенный всеобщим вниманием. — Было мне тогда, чтоб не соврать, лет этак двадцать пять. И должен вам сказать по секрету — страшно мне не хотелось жениться, потому что насмотрелся я на эти супружеские пары и убедился, что вся эта женитьба сплошное притеснение для нас, мужиков. Тут уже прощай, свобода!

Борисенко, небрежно коснувшись своих роскошных усов, окинул взглядом внимательную аудиторию.

— А гуляка я был, ребятки, самый что ни на есть вопиющий. И насчет винца, как говорится, и насчет бабца.

Рассказчик спохватился, закашлялся, прикрывая рот, покосился на девушек. Маруся смотрела прямо на него. Подружки Дуся и Люся прыскали в ладошки. Склонившись над шитьем, быстро перебирала руками молчаливая Нина.

— Ну, в общем, товарищи, — продолжал Борисенко, — ужасно мне не хотелось со своей вольной жизнью расставаться. С утра, бывало, для затравки чарочку перекинешь, а там вторую у соседа, третью у соседки. В общем, не жизнь, а малина. Но тут случилось, ребятки, несчастье. Тяжело заболела и преставилась, царство ей небесное, — кладовщик даже сделал робкую попытку перекреститься, — матушка моя Матрена Карповна. А батько на меня сразу и навалился: «Женись, говорит, сукин сын, сколько, говорит, можно тебе, дурья голова, в холостяках годить? Нам, говорит, хозяйка в дом нужна». Оно, конечно, дело житейское — и харчи сварить, и хату в порядке держать кому-то нужно. А тут тебе еще и огород, и порося — какое ни есть, а харчей требует. Для всей этой штуки баба вот как нужна! Ну что ж, жениться так жениться! Ну, вот, — посмеиваясь, продолжал Потап Потапович, — стал я к нашим сельским девчатам приглядываться да присматриваться: как бы найти себе самую, что ни на есть, смирненькую та тихонькую? И что ж вы думаете?. Нашел! И оказалась этой дивчиной наша соседская Варка. Малюсенькая, вот такая, — чуть поднял над столом руку Потап Потапович. — Тихонькая, тихонькая, ни одного лишнего слова за весь вечер не скажет. А сама вроде так с лица и насчет всего прочего вполне натуральная бабенка. Ну, стал я ей оказывать внимание. То, значит, на полечку приглашу, а то горсть семечек ей в подол всыплю на досвитках, а то как-то в поле на таратайке подвез, — в общем стал за нею, как говорится, ухаживать. А Варка на меня во все глаза смотрит. А глаза у нее большущие, как у коровы. Смотрит, словно спрашивает: а чи не шуткуешь со мною, хлопець? А потом, видно, убедилась, что не шуткую, и дело стало продвигаться вперед к самой, что ни на есть, роковой развязке. Правда, перед свадьбой решил я своей Варке устроить проверку, экзамен, так сказать.