Евгений Кораблев - Созерцатель скал

Диво дивное! Огромный столб пламени вырвался из-подо льда.

Смотритель рассмеялся и объяснил, что в море здесь бегут теплые ключи, от них такие пузыри. К весне они проедают лед насквозь и образуются полыньи.

Исследование Байкала продолжалось и зимой и велось еще более усиленным темпом. Прорубали лед и опускали ловушки. Коллекции все росли. Путешественники наши могли не без удовлетворения сказать, что недаром пробыли на Байкале.

Несмотря на это, профессора трудно было узнать. Из жизнерадостного человека он обратился в молчаливого, хмурого ученого.

Чтобы забыться, он работал до изнеможения. Нарочно старался уйти в жизнь своих бурмашей, чтобы ничего не видеть и не слышать. Его несколько раз вызывали в Иркутск сделать доклад. Он отправил часть коллекций и письменный доклад, а сам не поехал, сославшись на невозможность оставить работы, и обещал приехать, как только все закончит, то есть в апреле.

Он, конечно, мог бы отлучиться на несколько дней, но в этом заброшенном месте никто не нарушал его уединения. Им собственно он и дорожил.

Профессору оставалось только, в дополнение к собранным коллекциям, привезти несколько скелетов нерпы, потому было решено при возвращении отправить коллекции в сопровождении вузовцев и Майдера в Посольск, где профессор решил провести время ледохода для производства наблюдений. Он же с охотником-бурятом, приятелем Майдера, старым нерповщиком, должен был поехать другой дорогой и по пути добыть несколько скелетов нерпы.

На полуострове Святой Нос тоже шли сборы в Посольск.

Брат волка пользовал раненого чем умел, но Созерцатель скал, выживший благодаря железному организму, почти не поправлялся.

– Я отвезу тебя к русским, – заявил наконец тунгус. – Я знаю одного, который лечил меня. Мне также на охоте прострелили грудь. И он поставил меня на ноги.

– Где он живет? – тихо спросил Созерцатель скал.

– Далеко, – ответил тунгус. – Около Посольска, но я доставлю тебя туда.

Моряк не выразил ни желания, ни сопротивления. Ему было безразлично.

Осторожно объезжая высокие торосы и широкие щели на льду, крепкая, сильная лошадь сама выбирала себе дорогу. Профессор и охотник-бурят, сидевшие в санях, дремали под равномерное поскрипывание полозьев, совершенно положившись на своего коня. Старик Цырен время от времени тяжело открывал глаза и острым взглядом ощупывал ледяные просторы. Уже вечерело. И хотя стоял апрель, когда дни значительно прибавлялись, но разглядеть что-нибудь впереди было трудно из-за легкого тумана, поднимавшегося с моря.

Больше тридцати лет промышлял Цырен здесь, около Ушканьих островов, и знал эти места, как свои пять пальцев. Но сегодня в тумане никак не мог определить, – проехали ли они то опасное место, где ежегодно около весны появлялись пропарины. В этой мгле ничего не разберешь. «Рыжик учует, – решил он в конце концов. – Да и лед нынче толст. Авось...»

Мысли бурята вернулись к предстоящей охоте. Сначала Цырен припомнил, все ли уложил в сани: сети, остроги, топор, винтовки. Припасов вот маловато, кажись, взяли, ну да как-нибудь обойдутся... По его приметам, выходило, что нынче промыслы должны быть хорошими. Нерпы видели много. Только ушла от островков, сказывают, далече. Но... подальше поставить балаган – только и всего. В это мгновение сани вдруг, точно на что-то натолкнувшись, с размаху остановились. От неожиданного толчка старик едва не слетел.

Лошадь уперлась, как вкопанная. В сумерках трудно было рассмотреть, что с ней. Цырен спросонок стегнул ее. Лошадь рванула... Неожиданно под санями раздался глухой треск... Оба путника быстро спрыгнули с саней. И было время. Конь уже погрузился в полынью.

– Пропарина! – испуганно вскричал Цырен. – Тут она и есть каженная. Толь что думал... Руби гужи! Распрягай!

К числу многих удивительных явлений, совершающихся на море, относятся так называемые «пропарины». Из года в год, на одних и тех же местах – у мыса Кобылья Голова, Голоустинского, Кадильного, в Малом море около Ушканьих островов, Святого Носа, у дельты Селенги – около весны на льду появляются «пропарины» – дыры. Сначала бывает одна, потом целые гнезда. Все увеличиваясь, они сливаются в громадную полынью. На значительное расстояние вокруг них лед подтаивает. Опасность велика тем, что еще до появления пропарины лед в этих местах настолько подтаивает снизу, что делается непрочным.

Опомнившись, старик быстро сообразил, что делать. Рискуя сам свалиться в полынью, он кинулся к лошади и, повиснув над водой, распустил хомут. Булыгин, действовавший по его указаниям, тем временем оттаскивал сани дальше от края полыньи.

Конь с налитыми кровью глазами, чувствуя приближение смерти, с храпением судорожно кидался на лед, бил копытами, обламывая подтаявшую льдину еще больше, и скоро полынья увеличилась в размерах.

Помощь требовалась немедленная и решительная.

Рецепт у старого бурята оказался прост, но жесток. Он торопливо сделал из вожжи петлю-удавку. Накинул Рыжке на шею и затянул. Задавленная лошадь забилась и погрузилась в воду. Но воздух, оставшийся в ней, сейчас же заставил ее всплыть наверх. Она появилась на воде боком, без движения.

Между тем профессор, отступив подальше от полыньи, вырубил по указанию старика во льду две ямки. Привязав к середине саней веревки, прикрепленные другим концом к Рыжке, и действуя санями, как рычагом, нерполовы вытащили неподвижную лошадь на лед. Развязав ее, распустили удавку. Цырен начал с яростью хлестать лошадь кнутом.

Боль вызвала, наконец, Рыжку к жизни. После нескольких жестоких ударов она вдруг задергалась, потом, судорожно пошатываясь, поднялась на ноги.

Напуганные нерполовы долго не могли успокоиться.

– Сроду такой оказии не случалось, – вздыхал Цырен, нерповавший лет тридцать.

Было уже совсем темно, когда добрались до заранее облюбованного бурятом места и наскоро поставили на льду балаган.

Напившись чаю, охотники завалились спать, намереваясь подняться на рассвете. Старик скоро захрапел так, что дрожали тонкие стенки балагана, а Булыгин, взволнованный происшествием, не мог сомкнуть глаз.

Утром поставили балаган по-настоящему, хорошенько укрепили его и отправились на разведку нерпы.

Хорошо было морозное свежее утро. Под весенним солнцем море сверкало ослепительной белизной. Снег во многих местах уже сошел, и лед покрылся, по местному выражению, «чиром». Он был так бел, что глазам становилось больно.

Чтобы не выделяться на этом фоне и быть незаметным для подозрительного, пугливого хэпа[45] оба нерповщика надели поверх тулупов белые коленкоровые балахоны и такие же шапки. Кроме того, захватили войлочные наколенники и маленькие саночки с белым парусом, на случай, если придется «скрадывать» хэпа и ползти по льду. Саночки с поставленным парусом в этом случае служили бы им прикрытием.