Виктор Смирнов - Искатель. 1967. Выпуск №4

— Насколько более продолжительное время?

— Не имею ни малейшего представления, — ответил я раздраженно, не понимая, почему они делают такую трагедию из-за нескольких кусков граненого стекла. — Может быть, несколько недель.

— Ну, а если это было не стекло? — не унимался Ллойд.

Человечек посмотрел на него предостерегающим взглядом, но Ллойд не обратил на это ни малейшего внимания.

— Сколько времени потребуется для того, чтобы вернуться в прежнее состояние, например, бриллианту?

Наконец до меня дошло значение его слов. Так это были бриллианты!

Они снова обменялись взглядами, на этот раз более внимательными, и, наконец, крысоподобный человечек кивнул в знак согласия. Англичанин поколебался еще мгновение и затем выпалил:

— Видите ли, профессор, я работаю в фирме Хаттон Гарден, в Лондоне, которая продает и покупает драгоценные камни. И вот, когда я отправился на конгресс писателей на прошлой неделе, мне пришла в голову мысль убить двух зайцев.

— И после моей демонстрации вы решили провернуть дельце на стороне, — закончил я за него, — купив несколько бриллиантов для контрабандного провоза в Англию.

— Да, что-то вроде этого, — неохотно согласился Ллойд. Он кивнул в сторону своего приятеля-недомерка. — Мы компаньоны в этом деле — ухлопали на него все свои деньги.

— И они так и останутся ухлопанными, — сказал я им напрямик. — Вы — пара кретинов.

Ллойд засунул указательный палец за воротник, как будто воротник душил его.

— Почему вы так думаете?

— Насколько мне известно, поворот молекулярных плоскостей является односторонним процессом, — объяснил я. — Они возвращаются в прежнее положение по своей собственной инициативе — что бы мы ни делали, нам не удавалось ускорить или замедлить этот процесс в стекле.

— Значит, вы не экспериментировали с бриллиантами? — спросил Ллойд с сомнением в голосе.

Я покачал головой, удивленный, что человек, работающий с бриллиантами, не понимает самых очевидных вещей.

— Твердое стекло превращается из невидимого в нормальное, видимое, за более продолжительное время, чем обычное стекло. Как вам должно быть известно, алмаз является самым твердым веществом в мире — как вы думаете, рискнет ли кто-нибудь устраивать эксперименты с бриллиантами?

Лицо англичанина побелело.

— Неужели вы никак не можете ускорить этот процесс?

Я покачал головой.

— Тогда вам придется заняться этим немедленно, — процедил человечек угрожающе.

— А вам придется убраться отсюда, и чем быстрее, тем лучше, — сказал я, поднимаясь. — Вы только что признались в попытке провести контрабандные бриллианты, а теперь угрожаете мне. Не думаю, что эти шутки понравятся ребятам в синем. — Я подошел к двери, распахнул ее и показал им на выход: — Убирайтесь немедленно!

Ллойд не был драчуном, а человечек был крысой как физически, так и морально. Они послушно вышли из комнаты, и я услышал их шаги на лестнице.

Время от времени я вижу Ллойда, который постоянно слоняется вокруг лаборатории. У него в руке всегда зажата спичечная коробка, и он каждый раз подходит ко мне с просительным видом, как бы спрашивая, не могу ли я ему помочь. Он никогда не упоминает о своем приятеле, и я никогда больше не видел его. Каждый раз я отвечаю ему:

— К сожалению…

Так что, если вам нужны невидимые бриллианты, я знаю, где можно купить полдюжины по дешевке.

Впервые рассказ был опубликован в журнале «Вокруг света» в 1929 году.

Ранний недолговечный снегопад-«предзимок» побелил трону и склоны гор, когда мы добрались, наконец, до замшелого охотничьего зимовья. Через полчаса на краю большого оврага бушевал и свистел костер.

Старый лесник Савва, сопутствовавший мне в охотничьих бродяжничествах по уральской тайге, покряхтывая, холил шомполом свой ветхий бердан. Я сидел на завалине зимовья и глядел бездумно на синие вершины дальних хребтов, на оголенную тайгу, шебуршавшую опавшей листвой, на Белую, крутившуюся у нас под ногами, где-то там внизу, в узком каменистом ущелье. По середине реки шло, вернее — стремительно летело, «сало» — рыхлый и грязный, с обломанными краями осенний лед. Но даже отсюда, с тридцатисаженной высоты, видно было, что синий ледок крепко затянул уже тихие речные заливчики, заводи и старицы. Значит, денька через два-три жди и настоящего ледостава.

— Дедушка, а как это место называется? — спросил я.

— Какое место? — откликнулся Савва. И, бросив в костер снятую с шомпола, почерневшую от порохового нагара смазку, встал. — Здесь, парень, много местов! Энто, вишь, Чирьева гора, — указал он негнувшимся пальцем на куполообразную вершину в полуверсте от нас, по скату которой перекинулась грязная лента древнего екатерининского тракта.

— Лесок, что под Чирьевой горой, Рябиновым колком называется. А звон там, на реке, это Колокольный омут будет.

Я тоже встал и поглядел по направлению дедова пальца. Чирьева гора обрывалась к реке известковой синевато-белой отвесной стеной, «иконостасом», как зовут их на Урале. С другого берега к реке подступала такая же обрывистая стена. И можно было догадаться, что зажатая между горами Белая крутит в этом месте могучим, злым омутом.

— А почему, дедушка, этот омут называется Колокольным? — спросил я.

— Издавна, от дедов это прозвище идет. Старики про омут этот занятную быль сказывали. Если спать не хошь — слухай, расскажу.

Савва опустился со мной на завалинку. И под озорной посвист осеннего ветра, под шорохи и скрипы уральской тайги рассказал мне дед старинную, седую бывальщину…

На горном Дебердеевском заводе спешили. Приказано было окончить к пятнице громадный, на пятьсот пудов, колокол для казанского городского собора. Губернатор казанский получил весть, что город его посетит вскоре высокая особа, не то посол какой-то чужеземный, не то царевич-наследник Павел Петрович, а может быть, и сама «царица-матушка» Екатерина Алексеевна. И приказал губернатор Дебердееву чуть ли не в неделю отлить соборный колокол, чтобы достойным звоном смогла встретить Казань высокого гостя.

Поэтому и спешили, даже по воскресеньям работая. Ведь в пятницу срок. Но уже в понедельник к обеду сплав был готов. Пожелтела «сопла»,[3] и металлический прут, опущенный в бурливую расплавленную массу, покрывался глазурью — «стеклился», как говорили работные.