Михаил Шалаев. - Сокровище Джунаида.

Он без остановки миновал Аджикуи и вывернул на ясханскую дорогу, ведущую в Небит-Даг. Снова по правую руку от него потянулись хребты Большого Балхана, вздымавшиеся на фоне звездного неба загадочными темными силуэтами. Он искренне надеялся, что видит их в последний раз.

На окраине Небит-Дага Мурад нашел кратчайший путь на трассу, ведущую в Ашхабад и выехал на нее с огромным облегчением: теперь его уже будет не так просто обнаружить.

За три часа пьяница-интеллигент достиг Кизыл-Арвата, где бросил ненавистный «форд» с иранскими номерами. Он вытащил из потайного кармана заначку, взял в ночном ларьке пива и благополучно дождался утра на какой-то скамеечке. Потом он позавтракал в столовой и сел на рейсовый междугородный автобус, следующий в столицу независимого Туркменистана. Кстати, после пережитых приключений жизнь под деспотическим правлением «Первого и Пожизненного» уже не казалась ему такой отвратительной. В ней определенно были свои прелести.

Утро выдалось очень жарким. Засыпая в мягком кресле и обливаясь потом, он подумал, что по приезду первым делом возьмет в забегаловке напротив дома баклажку бочкового пива с парой шампуров сочного люля-кебаба. А потом польет из шланга беседку возле подъезда — для прохлады, и употребит это все на своем любимом топчане, покрытом мягкой старой кошмой…

Участковый оказался незаменимым человеком. Они только на полчаса остановились в Небит-Даге, где врач, знакомый Порсы, в домашних условиях промыл и наложил повязку на рану Сапара. Он сказал, что до Красноводска раненый должен продержаться. А уж в Красноводске — то есть в Туркменбаши, участковый гарантировал полное медицинское обслуживание без лишних вопросов.

Они преодолели расстояние до портового города с максимально возможной скоростью. Там, в больнице, врач-хирург за действительно умеренную плату в триста долларов без лишних вопросов прооперировал Сапара, извлек пулю и заверил, что рана не очень серьезная, а потому через сутки-другие раненого можно будет транспортировать паромом без риска для его здоровья.

Убедившись, что здесь все в порядке, Порсы, у которого, по-видимому, везде были знакомые, быстренько смотался в порт. По возвращении он сообщил Аннаниязу, что место на корабле им обеспечено, как и беспрепятственное прохождение пограничного контроля и таможенной службы. Аннанияз был тронут его заботой, но с благодарностями не спешил. Он знал, что сможет вздохнуть спокойно только тогда, когда паром отчалит от туркменского берега в направлении Баку.

Все так и вышло. Уже через день Сапар мог понемногу ходить, и тем же вечером Порсы посадил их на паром. Он лично прошел с ними через пограничный контроль и уговорил таможенников не досматривать их «ниссан». Потом проводил новых знакомых до трапа. Там Аннанияз пригласил участкового посетить с дружественным визитом Летнюю ставку, обещая прекрасный отдых, и отсчитал пятьсот долларов в качестве благодарности за хлопоты. Порсы их не чинясь принял, ибо его ожидали трудные времена: за исчезновение поднадзорной по головке не погладят. А он почему-то был уверен, что уже никогда ее больше не увидит. Так что ожидать приходилось худшего. Хотя, может, и обойдется…

Порсы неловко потоптался и неожиданно спросил Аннанияза:

— А как ты думаешь, этот клад есть на самом деле, или нет?

— Да черт его знает. Сердар был уверен, что есть. А мне это по фигу. Чуть сына, вон, не потерял… А денег на жизнь мы с ним и так заработаем.

Отец с сыном поднялись на борт корабля и скрылись в каюте, а потом Аннанияз, уложив Сапара, вышел один, и долго стоял, облокотившись на поручни, куря «Беломор», улыбаясь Порсы и поплевывая за борт. Когда паром «Нейтральный Туркменистан» отчалил, он еще раз махнул участковому рукой и отправился вниз.

А Порсы стоял у причала, пока огромный корабль разворачивался и выходил из залива в открытое море. Участковому почему-то пришло в голову, что вместе с паромом навсегда уходит в туманную даль вся его прошлая жизнь — такая же неуклюжая, плюхающаяся в грязной воде пополам с отбросами. Порсы тоже смачно плюнул в заляпанную нефтепродуктами акваторию порта и ушел. У него вызревал план насчет дальнейшего.

Сердар толком не помнил, как провел эту ночь. Вроде бы он долго-долго ходил где-то, пока, споткнувшись, не свалился в джар, больно ушиб коленку об камень, кое-как выбрался и стал карабкаться на вершину большого бархана, где и просидел до рассвета, обхватив плечи руками и стуча зубами.

Когда развиднелось, он как будто немного пришел в себя, встал и стал оглядываться, высматривая неизвестно что — то ли свою машину, которую так подло угнал интеллигент-алкоголик, то ли приметы из письма Джунаида. Он разглядывал камни, тыча в них пальцем и бормоча: «Верблюд? Птица? Двуногий старик?…»

Потом Сердар, вспомнив о ночной вылазке конкурентов, спустился с бархана, чтобы найти то место, в котором трое из «паджеро» так подозрительно ковырялись ночью. Он долго бродил как потерянный, среди наносов песка, больших камней, каких-то оврагов и даже жидких зарослей незнакомого кустарника, когда вдруг с ужасом понял, что не может найти не только того места, где он их видел, но и бывшую стоянку, а значит — не знает, где искать поселок.

Между тем солнце уже выходило на свою коронную точку, в которой оно из благодетеля всего живого становится его смертельным врагом, равнодушным и безжалостным. Обезвоживание организма в пустыне происходит с такой скоростью, что человек часто не успевает осознать, насколько серьезна опасность, а когда осознает — уже не остается времени, чтобы предпринять необходимые шаги для спасения.

Так и Сердар, осознав, что долго ему уже не выдержать, тут же вспомнил, что почти всю ночь куда-то шел, а значит, и назад быстро вернуться не удастся. Он с трудом забрался на какой-то бархан и безнадежно обозрел горизонт. Хребет Большого Балхана виделся отсюда голубым полупрозрачным силуэтом, и потомок Джунаида подумал, что туда ему ни за что не дойти.

Между тем пот стал заливать ему глаза, разъедать тело, и он, не будучи жителем пустыни, допустил роковую ошибку: стал снимать одежду, которая только и могла его спасти. После того как он на ходу сбросил рубашку и спортивные штаны, ему на минуту стало легче, но потом кожа быстро высохла и начала обгорать. Когда он понял ошибку и обернулся, думая пойти подобрать одежду, оказалось, что это уже очень далеко — в его состоянии и сотня метров казалась непреодолимым расстоянием. А горы почти не приближались, все так же маяча на горизонте призрачными очертаниями. Язык во рту у Сердара распух, стал шершавым и неповоротливым, как из фанеры. Глаза налились кровью, ноги отяжелели и не хотели двигаться. Губы сначала потрескались, а потом лопнули и стали кровоточить. А еще немного погодя началось самое плохое: кровь загустела, и сердце с трудом проталкивало ее по жилам. Это было так больно и страшно, что Сердар решил где-нибудь пересидеть, не понимая, что запущенный чудовищной жарой процесс обезвоживания все равно будет продолжаться, его уже не остановить.