Николай Далекий - Не открывая лица

Слесарь прошелся по комнате и, отодвинув слегка занавеску, посмотрел в окно на улицу. Когда он повернулся к Прасковье, глаза его уже не смеялись и лицо было суровым.

— Есть к тебе большая просьба, Прасковья. На станции требуются стрелочники. Иди изъявляй свое желание.

— А дальше?

— Будешь работать.

Прасковья помолчала и спросила:

— Доверяешь?

— Я твое настроение и характер знаю.

— Спасибо. Работу я осилю?

— А что там хитрого? Обязанности стрелочника несложные.

— Я про другое говорю…

Слесарь засмеялся, но тут же погасил веселые огоньки в глазах.

— Не терпится? Ну, слушай… Домик твой в стороне от дороги и недалеко от станции. Есть чердак, два погреба. Один прямо в доме, под кладовкой вырыт, и немногие о нем знают. Все эти удобства мне известны. Вот если потребуется спрятать какого-нибудь человека — спрячешь и обойдешься с ним, как с родным сыном.

— А кто его приведет ко мне?

— Приведут… Да он и сам может к тебе объявиться.

— Как мне такого человека отгадать, не ошибиться?

Коростылев попросил Прасковью запомнить вопросы и ответы, какими она должна будет обменяться с незнакомым человеком при встрече.

Кулик начала работать на станции. Слесарь больше не заходил к ней и не заговаривал при встречах, только небрежно кивал головой.

Три месяца ждала Прасковья условного вопроса, но никто не задавал ей его. Было похоже, что о ней забыли или не нуждались в ее услугах. И вот…

…Незнакомка с немым вопросом в глазах жадно глядела на стрелочницу.

— Керосин. Два литра с четвертью… — повторила она.

— Мне керосина не надо. Мне бы стекло, — едва слышно, задыхаясь от волнения, прошептала Прасковья.

— Какое? — встрепенулась девушка, и нескрываемая радость зарумянила ее лицо.

— Зеленое… к фонарю… разбилось у меня, — глухо выдавливая из себя слова, ответила стрелочница, все еще не веря тому, что происходит на ее глазах.

— Давайте полкило сала, достану.

И, застонав сквозь зубы, девушка опустилась на скамью.

Ошибки не было. Вопросы и ответы совпали. Всхлипнув от охватившей ее жалости, Прасковья шагнула к скамье.

— Голубушка! Что ж ты сразу…

Оксана лежала неподвижно, закрыв глаза. Сжатые губы ее нервно подергивались.

— Я ушиблась, разбила колено, — с трудом произнесла ока. — Но я еще смогу пройти километр — два, если надо. Мне нужно немедленно скрыться. Тетя Паша, спасите меня…

Радистка партизанского отряда “Учитель” — Тоня Березенцева никогда больше не встречала в шифровках слова “Ласточка”. После возвращения в отряд Тараса, приведшего с собой немецкого солдата, слово это исчезло из эфира. Тоня Березенцева была дисциплинированным бойцом и не спрашивала у командира, что случилось с Ласточкой. Да и сам командир, возможно, ничего не знал о судьбе девушки. Ласточка улетела…

Но радиовлны, в мгновение ока преодолевавшие огромные пространства, несли над холодной, заснеженной, затемненной землей, над изломанной, вспыхивающей блестками орудийных выстрелов линией фронта другое слово — “Ромашка”.

Скромный полевой цветок — желтая сердцевина, длинные белые плотные лепестки. Ромашка…

“Ромашке” приказано…”, “Ромашка” интересуется…”, “Ромашка” сообщает…”

Да в столовой полтавского аэродрома, обслуживающей летный состав гитлеровского полка тяжелых бомбардировщиков, появилась новая молоденькая официантка Анна Шеккер — правнучка немецкого фермера, давным-давно переселившегося из фтерлянда на Украину.

Анна довольно бойко тараторила по-немецки, вела себя мило и непринужденно, но стеснялась показывать ладонь левой руки, изуродованную свежим шрамом.

Биография новой официантки во многом совпадала с тем, что рассказывала о себе Эльза Нейман в вагоне своим случайным спутникам, от приятного общества которых ей пришлось отказаться при столь таинственных обстоятельствах. И удивительно, когда отдел гитлеровской контрразведки навел справки об Анне Шеккер — все сведения, сообщенные ею о себе, полностью подтвердились. Нашлось село Крупское, которое раньше называлось Карловкой. Там, действительно, прежде жили немецкие колонисты, и некоторые из них — кулаки — были в свое время раскулачены и высланы. Более того, староста села некий Григорий Кулиш, также в прошлом раскулаченный, письменно подтвердил, что он хорошо знал отца и деда Анны Шеккер, и сообщил, что часть недвижимого имущества этой семьи, в том числе паровая мельница, сохранилась.

Таким образом, молоденькая красивая девушка являлась единственной наследницей богатого хозяйства, насчитывающего более пятидесяти десятин плодородной украинской земли. Шансы Анны возросли. За ней начали ухаживать офицеры. Но по-немецки рассудительная Анна, относясь благожелательно к своим поклонникам, никого из них не выделяла и не обнадеживала. Девушка заявила, что вопрос о своем замужестве решит после окончания войны — она боялась рано овдоветь. Такое решение богатой наследницы было- резонным, так как в последнее время авиационный полк терпел частые неудачи, и далеко не рее самолеты возвращались на базу. Летчики жаловались, что советские истребители все чаще и чаще встречают их на подходе к объектам бомбардировки, а иногда возле самой линии фронта.

И, конечно, Анне не было смысла выбирать жениха среди летчиков: такой жених мог быстро оказаться бывшим женихом и ей бы пришлось проливать горькие слезы о покойнике. А известно, что ничто так не портит нежную кожу у глаз, как обильные, ненужные слезы.

Анна предпочитала улыбаться.

Можно рассказать и о том, как гестаповец Маурах, узнав о существовании Анны Шеккер, заинтересовался ею, пожелал ее увидеть и как состоялась их встреча…

Но, рассказывая об этом, придется рассказывать также и о многом другом, а это значит — написать новую книгу.

Может быть, она будет написана.