Алексей Сережкин - Ученик

Он отвернулся и сел, вытаскивая медленно — медленно из портфеля все необходимое для урока, скрывая от самого себя дрожь в руках.

Уроки, менявшиеся один за другим, были для него пыткой. Он не мог найти в себе сил обернуться и посмотреть назад. Он понимал несправедливость этого, и горькое чувство незаслуженной и неоправданной обиды плескалось в нем, заставляя его стискивать зубы.

Почему-то его не спрашивали и не вызывали к доске, хотя он и ответил бы с радостью на любой вопрос учителей. Абсолютно не напрягаясь, он успел дома пройти намного дальше того, что изучал сейчас весь класс, впервые ни разу не поинтересовавшись тем, что задано.

Он ни разу не поднял руку. Почему-то ему казалось, что предательскую дрожь в руке не удастся скрыть и класс взорвется от смеха. Он пристально смотрел на руку и пытался уловить в ней неподконтрольную дрожь, но не мог. Может быть она показалась ему? Он не знал. Он сидел, слушал, смотрел на отвечающих одноклассников и молчал. Самыми сильными эмоциями, наполнявшими его сейчас, были горечь, обида и желание, чтобы уроки побыстрей закончились, прекратив эту тягучую пытку и ожидание. На переменах он оставался за партой и почему-то никто не подходил к нему, никто, даже Славик, не обратился к нему с самым простым и ничего не значащим вопросом. Его как будто не было тут, он не существовал и это ощущение было мучительным.

Звонок в конце последнего урока показался ему чудом и он сам удивился тому чувству облегчения и радости, которое ощутил при его звуке. Казалось еще чуть-чуть и этот день закончится и он вырвется на свободу из этих душных стен, заключавших в себе невидимое, но столь сильное напряжение, которое он ощущал каждой клеточкой своего тела. Его спину сверлили как ему казалось сотни и тысячи глаз и каждый взгляд нес в себе презрение и пренебрежение. Он был для них чужим, его присутствие тут было досадной ошибкой и несуразицей.

При первой трели звонка напряжение немного ослабло и он подумал, что раньше, пребывая в томительном ожидании конца уроков перед неприятным походом в школьный двор для выяснения отношений и причин, по которым он предпочел не дать списать в очередной раз, он не испытывал такого давления. Почему-то эта мысль приободрила его.

Проводив взглядом вышедшую из класса учительницу, он стал решительно засовывать в портфель ручку, тетрадки и дневник, не обращая особого внимания на то, чтобы не помять их.

Он ничего не успел сообразить, и его рука автоматически тянулась к защелке все еще открытого портфеля, когда мимо решительно и звонко процокали каблучки.

Это была Таня. Она подошла к учительскому столу, стоящему впритык к его парте и остановилась. Он продолжал удивленно сидеть, когда обнаружил, что все остаются на своих местах и только Таня стоит перед ним, глядя на класс позади него.

Он нерешительно обернулся и увидел, что все смотрят в его сторону. Вокруг царило молчание.

Молчание было недолгим.

Таня не смотрела на него, ее взгляд был обращен куда-то за его спину, подбородок гордо задран вверх и весь облик выражал решительность, целеустремленность и непреклонность.

Эти же эмоции выражал и ее голос, когда она заговорила.

В этот момент он уже отчетливо понял, что речь пойдет о нем, что сейчас он вновь вернется в школьный двор и перед глазами встанет плачущий Артем, которого она решительным рывком поведет за собой. Он словно вернулся в тот день и даже его щека вновь заныла от ее пощечины и в ней закололо маленькими иголочками.

— Все вы уже знаете, что я хочу обсудить, — звонко начала она. — Я не хотела обсуждать это в отсутствие нашего так сказать товарища, одноклассника, — в этот момент она презрительно скользнула по нему взглядом: — который по общему мнению трусливо отсиживался дома, притворившись больным.

При слове «трусливо» он невольно вздрогнул.

Она продолжила:

— Нет ничего более отвратительного и позорного, чем издевательства над теми, кто слабее тебя. Придя в эту школу 1-го сентября, я не думала, что мне придется встретиться с этими недостойными явлениями, и уж абсолютно точно не ожидала, что с ними столкнется мой маленький брат, который пошел в этой школе в первый класс.

Ее голос звенел от негодования, когда она увлеченно продолжала говорить о том, что трусы и подлецы самоутверждаются за счет тех, кто младше и слабее, чем они, что в людях находятся самые низкие и отвратительные черты, когда люди не могут отвечать за свои поступки и что этому необходимо положить конец.

Из ее слов он догадался, что Артем, как он и постарался до него донести, так ничего ей и не рассказал и от этой мысли почему-то испытал чувство облегчения. Ему не хотелось, чтобы кто-то оправдывал его и вступался за него, объяснял бы, что все порой бывает не так, как выглядит.

— И поэтому, снова вплыл в его сознание ее голос, — я, как член комсомольской организации школы считаю необходимым поставить вопрос о том, чтобы рассмотреть поведение нашего одноклассника на комсомольском собрании, и решительно рассмотреть самые суровые меры его наказания, вплоть до исключения из комсомола.

Он поднял глаза и посмотрел на нее. Она раскраснелась и учащенно дышала, весь ее облик олицетворял в этот момент праведное негодование, совсем как тогда, когда она его ударила. В щеке все еще кололись маленькие иголочки от ее удара, но он, отвлекшись, вспоминал о том, как вступил в комсомол.

Самый младший в классе, он завидовал одноклассникам, становившимися комсомольцами, достигнув заветного 14-летия, ведь они получали возможность снять красный пионерский галстук, избавиться от необходимости его завязывать и «с гордостью» носить, сменив галстук на комсомольский значок.

В какой-то момент времени он стал чуть ли не единственным пионером в классе, а уж сколько раз его пытались придушить, ухватив за галстук — и не счесть.

В том, чтобы стать комсомольцем, была какая-то надежда на то, что все изменится и сняв галстук, он сможет перевернуть какую-то страницу, которая закроет собой все то плохое, что было раньше.

Он смог стать комсомольцем еще в 13 лет, в нарушение всех правил, проскочив практически по ошибке и недосмотру и получив заветный комсомольский билет и право сменить галстук на значок.

Он отчетливо помнил все те красивые слова из Устава, все высокопарные фразы, о долге и обязанностях, о поддержке и взаимовыручке. Он хорошо запомнил как двоюродный брат подарил ему комсомольский значок, редкий, крепящийся не с помощью обычной булавки, а на закрутке, на винте, который продевался через дырку и завинчивался с обратной стороны пиджака, он отчетливо помнил и свою гордость от ношения этого значка.