Артур Дойл - Алмаз раздора. До и после Шерлока Холмса [сборник]

— Дело вот в чем, сэр, — начал лакей, когда они зашли в уединенное место. — Я надеялся, что вы увидите проблему в нашем свете и поймете меня, когда я говорил вам, что слуга, старающийся честно служить своему хозяину за положенные ему деньги, и свободный человек, равный ближнему своему, — они суть разные люди. Есть человек долга, и есть просто человек. Люди долга — особый тип людей. Утверждать, что у меня нет своей жизни или что у меня нет чувства собственного достоинства лишь потому, что некоторое время я нахожусь в услужении другим, — вопиющая несправедливость. Я надеялся, сэр, что после того, как я вам все это разъяснил, вы встретитесь со мной как равный с равным и возьмете свои слова обратно.

— Знаете, вы меня не убедили, — возразил газетчик. — Человек есть человек, и он отвечает за все свои поступки.

— Значит, вы не возьмете обратно то, что сказали обо мне — насчет унижения и прочего?

— Не вижу тому никакой причины.

Приветливое лицо слуги потемнело.

— Ты возьмешь обратно все, — угрожающе прошипел он. — Все до последнего слова, или я тебе башку расшибу.

Американец неожиданно осознал, что оказался в весьма скверной ситуации. Его оппонент был крепок и силен, к тому же, несомненно, настроен более чем решительно. Нахмуренные брови вытянулись в упрямую линию, глаза сверкали, кулаки были крепко сжаты. Репортер поразился тому, что на «нейтральной территории» перед ним предстал совершенно другой человек — вовсе не подобострастный и вышколенный лакей из имения лорда Трасталла. Журналист был не робкого десятка и изготовился к поединку, как вдруг внезапно понял, насколько он был неправ. Он нашел в себе мужество признать это.

— Ну вот, сэр, на этот раз все разрешилось, — подытожил Гардинг, пожимая руку американцу. — Я не одобряю смешения классов, никто из перворазрядной прислуги так не думает. Но сегодня я не на работе, так что оставим это. Очень хотелось бы, чтобы ваши читатели и соотечественники поняли одну вещь, сэр. Хотелось бы, чтобы они осознали, что англичанин может быть поистине великолепным слугой, верным и преданным, и при этом он останется полноправным человеком.

Паровой буксир, деловито пыхтя, вел за собой похожий на барк клипер с высокими мачтами. Глядя на его блестящие, свежевыкрашенные борта, острый стремительный нос и изящно срезанный кормовой подзор, оставалось лишь любоваться этим быстрым, великолепно снаряженным кораблем, отправлявшимся в далекое океанское плавание. Однако те, кто знали о нем чуть больше, могли бы прочесть негодующую проповедь о том, что моряк — англичанин становится вымирающим видом. В этом смысле «Флауэри Лэнд» снискал себе в лондонском порту сомнительную славу. Кого там только не было — китайцы, французы, норвежцы, испанцы, турки. Они усердно мыли палубы и задраивали люки, но дюжий первый помощник капитана буквально рвал на себе волосы, когда узнал, что едва ли кто из экипажа мог понять команду, отданную по — английски.

Капитан Джон Смит пригласил своего младшего брата Джорджа в это плавание в качестве пассажира и своего спутника, надеясь, что свежий морской воздух и смена обстановки поправят его пошатнувшееся здоровье. Они сидели под тентом за бутылкой шампанского, когда по вызову явился первый помощник, глаза которого еще горели после недавней вспышки гнева.

— Ну-с, мистер Карсуэлл, — произнес капитан, — смею вам заметить, что нам придется идти долгих шесть месяцев, прежде чем мы увидим маяки Сингапура. Думаю, вы согласитесь выпить стаканчик за знакомство и благополучное плавание.

Капитан слыл веселым, добродушным человеком, и его красноватое обветренное лицо светилось благодушием. После этих слов гнев помощника несколько поутих, и он залпом опрокинул предложенный ему бокал шампанского.

— Как вам корабль, мистер Карсуэлл? — спросил капитан.

— С кораблем-то все в порядке, сэр.

— И с грузом тоже, — добавил Джон Смит. — Мы везем почти полторы тысячи ящиков шампанского плюс ткань в тюках. А что команда, мистер Карсуэлл?

Но тот лишь сокрушенно покачал головой.

— С них надо драть три шкуры, именно так, сэр. С тех пор как мы вышли из гавани, я только тем и занимаюсь, что подгоняю и подхлестываю их. Подумать только, кроме нас с вами и Тафира, второго помощника, на судне, по-моему, вообще нет ни одного англичанина. Стюард, повар и рассыльный — китайцы, плотник-норвежец. Ах да, еще Эрли, это наш юнга. Так вот он — еще один англичанин. Есть француз, финн, турок, испанец, грек и негр. Что до остальных, то я не знаю, кто они, потому что таких лиц я в жизни никогда не видел.

— Они с Филиппинских островов, наполовину испанцы, наполовину малайцы, — пояснил капитан. — Мы зовем их манильцами, потому что они все оттуда. Вы сами, мистер Карсуэлл, убедитесь, что они неплохие моряки. Я ручаюсь, что работники они тоже хорошие.

— Ну что ж, увидим, — ответил дюжий помощник капитана, зловеще сжимая огромный красный кулак.

Карсуэлл железной рукой принялся наводить порядок на корабле, полном, по его мнению, «разношерстного сброда». Тафир, второй помощник, молодой человек с мягким характером, хороший моряк и приятный собеседник, едва ли мог сладить с разболтанной и недисциплинированной командой. Карсуэллу пришлось делать все самому. С остальными он управлялся без труда, но вот манильцы представляли собой серьезную опасность. Таких бывалый моряк раньше и не встречал — людей с приплюснутыми носами, раскосыми недобрыми глазами, низкими лбами и жидкими черными волосами, словно у индейцев. Лица их отличались каким-то нездоровым кофейным оттенком, и все они обладали большой физической силой. На борту манильцев было шестеро — Леон, Бланко, Дюранно, Сантос, Лопес и Марсолино, причем только Леон немного говорил по-английски и выступал в роли переводчика для всех остальных. Манильцев поставили на вахту Карсуэлла вместе с Ватто, молодым симпатичным левантинцем, и испанцем Карлосом. Более дисциплинированные матросы несли вахту с Тафиром. И вот, ясным июльским днем отдыхающие на кентских пляжах любовались проходившим мимо Гудвинса красавцем-клипером. Видели они его в последний раз, ибо вновь он предстанет перед взором человеческим совсем ненадолго и далеко-далеко от берегов доброй старой Англии.

С виду манильцы подчинялись установленной дисциплине, но их нахмуренные брови и постоянные косые взгляды словно бы говорили начальству, что доверять им нельзя. С полубака неслись постоянные жалобы на пищу и воду, и надо сказать, что зачастую они были вполне обоснованы. Однако первый помощник капитана отличался крутым нравом и решительностью, так что жалобщики не добились от него никаких поблажек, не говоря уже о сочувствии. Как-то раз один из них, испанец Карлос, остался лежать на койке, сказавшись больным, но Карсуэлл буквально вытащил его на палубу и привязал к фальшборту. Несколько минут спустя на палубе появился Джордж Смит и тотчас же рассказал капитану об этом происшествии. Капитан сразу поднялся наверх и, осмотрев матроса, заявил, что тот действительно болен, после чего приказал ему вернуться в кубрик, назначив какое-то лекарство. Подобный инцидент никак не способствовал укреплению дисциплины, и уж тем более поднятию авторитета старшего помощника. Немногим позднее тот же самый испанец затеял драку с Бланко, самым сильным и жестоким из манильцев. При этом у одного в руках был нож, а у другого гандшпуг, деревянная палка, использующаяся как рычаг для подъема и переноса тяжестей. Двое помощников бросились их разнимать, при этом Карсуэлл сбил испанца с ног ударом своего могучего кулака. Тем временем клипер благополучно миновал бурный Бискайский залив и достиг широты мыса Бланко у африканского побережья. Ветра дули несильные, так что к десятому сентября, через полтора месяца плавания, судно смогло достичь лишь места с координатами девятнадцать градусов южной широты и тридцать шесть градусов восточной долготы. Именно в ту ночь дотоле тлевшие угольки недовольства вспыхнули убийственным пламенем.