Владимир Смирнов - Над океаном

— Не всегда — да.

— Молодец! Но вы были готовы к любому делу?

— К любому — доступному моей квалификации и возможностям техники. К разумному!

— А всегда ли мера разумности зависела от вас? Вот в чем суть! Мы с вами в вооруженных силах. А для чего они, эти силы? Мы с вами — для чего? Нет, нет и быть не может никаких разумных или неразумных условий для нас с вами! Их не может быть!

Генерал, качнувшись, приблизился к Цареву; теперь и его глаза тлели в сумраке.

— Тот психопат, там, далеко... — Он яростно ткнул пальцем в окна: — Где тут у вас запад? Ага, там... Так вот, он там — он плевал на разумность условий! И в тот миг, когда он ткнет пальцем в кнопку, в ту самую проклятую кнопку, разума не будет! Останется одно, только одно — и решающее: можем ли мы, умеем ли, готовы мы или нет? Я воевал с первого лета, с августа, и на своей шкуре испытал, чего стоит ожидание разумности. Я — помню. Вы — нет. Всё! Они уйдут и вернутся. Там! — Он выбросил руку к окнам. — Там наша дорога!..

Они даже не заметили, когда резко усилился дождь. Все в мире сейчас для них кончилось, все, кроме той работы, той цели, которую поставила перед ними выбранная каждым в разное время, по разным причинам, но выбранная добровольно дорога.

Приборные панели, сухой, перекатывающийся треск переключателей на расблоках, клацанье пакетников, быстрая перекличка команд, щелчки включающихся реле, вспышки умниц табло — в этот тесный, сжатый мир рычагов, шкал и панелей свелись родительские надежды и детские забавы, юношеские устремления и любимые книжки, вера в отцов, воспоминания о неисполненном и ирония потерь, страсти, увлечения, разочарования и любовь — все, составляющее никем до конца не понятое, не описанное, не оцененное понятие — жизнь.

А дождик был замечательный! Чу-де-cный! Как и весь этот уходящий день — для каждого по-своему.

А погода быстро ухудшалась. Ночь была уже недалеко. Солнце должно было вскоре зайти, так и не появившись над землей: его поглотили облака, низко и косо летящие над побережьем. Но они знали, что самое позднее через двадцать минут догонят солнце, увидят его, чтоб, попрощавшись, встретиться с ним завтра — далеко, очень далеко, непредставимо далеко отсюда.

Дождь суетливо-вкрадчиво стучал по обшивке; его капли радостно скакали и играли в чехарду на отмытых стеклах фонарей, брызгали на куполах блистеров, сливались в быстро густеющие струйки и, мечась из стороны в сторону, мчались вниз по полированной обшивке к земле, к которой они летели так долго. Этот моросящий дождь, который всегда все ругают, этот занудный, промозглый, отвратительный дождь был прекрасным!

Прекрасным и праздничным потому, что наконец наступал долгожданный праздник работы.

Они заканчивали сложный, но для каждого летчика исполненный неизъяснимой прелести ритуал запуска двигателей — пробуждения к жизни многосложного, могучего и послушного, надежного и доброго сердца их корабля; а от насквозь промокшей куртки техника самолета, стоящего сейчас в кабине за спинами летчиков и монотонно бубнящего «молитву», или карту запуска, плотно несло мокрым старым одеялом. И команды эти, слышанные сотни раз, звучали музыкой — как до седых волос звучит музыкой для нас гриновская проза.

— Включить автоматы защиты сети!

В тишине торопливо клацают переключатели.

— АЗС включены.

— Стояночный?

— На стояночном.

Отрывисто, слышно даже сквозь гул мотора пусковой автомашины, барабанит по обшивке дождь.

— Топливная автоматика?

— Топливная включена.

— ППС?

— Противопожарная система включена.

— АГР?

— Гироскопические приборы... Есть!

Снаружи донесся слитный гул. Николай поднял глаза и увидел, как поблескивающий под дождем корабль комэска Ионычева, их ведущего и напарника, покатился, покачиваясь длинным, вытянутым, узким телом в облаке пушистой водяной пыли, на предварительный старт.

— «Барьер»! «Барьер», я — Девять пятьдесят третий, прошу запуск.

В наушниках захрипел голос руководителя полетов:

— Девять полсотни третьему — запуск! Давление — семь, сорок шесть, запятая, два.

— Есть, понял... — Быстро выставлены по давлению приборы. — Включить аэронавигационные огни!

— АНО... — Щелк, щелк; есть, заработали. — АНО включены!

Капитан Кучеров — лицо счастливое, не ведающее сомнений, разочарований и боязни лицо! — вскинул вверх правую руку, потряс затянутым в замшевую перчатку кулаком: «Начали, парни!» — и положил руки на штурвал, крепко охватив пальцами рукоятки.

— Включить главный!

В наушниках засвистело — пошел турбостартер. Начали!

— Отсчет турбостартера!

— Два... Четыре... Шесть...

Глуховато-тонко воя, турбостартер упрямо раскручивал, разгонял еще сопротивляющийся тяжелый ротор турбины правого двигателя; приборы показывали быстрое и неуклонное нарастание оборотов.

— Восемь... Десять...

Свист, тонкий и тягучий, нарастал, наливался густым шипением, заполнял кабину; донесся звонкий сухой хлопок.

— Розжиг!

Все звуки мира перекрыл властный, могучий, густой гул; мелко задрожали водяные капли на стеклах, запрыгали по переплетам рам. Пошел двигатель!

— Правый запущен и вышел на малые обороты! Теперь — левый.

И вот уже техник, улыбаясь, хлопнул пилотов по спинам; командир показал ему большой палец; техник кивнул и провалился в люк; вот неслышно, но все-таки ощутимо для тела летчика внизу хлопнула крышка люка, запирая шестерых в самолете, окончательно отсекая, отрезая их от земли и всего земного; и через пару секунд техник показался уже на мокром бетоне внизу слева и взмахнул рукой.

— «Барьер», я Девять полсотни третий. Предварительный?

Справа, почти невидимый за кисеей дождя, стоял неподвижно корабль комэска, ожидая их.

— Предварительный разрешаю. Курс двести двадцать. — Понял, курс предварительный двести двадцать. Выруливаю.

Ту-16 задрожал чуть сильнее, когда Кучеров мягко, осторожно повел вперед РУДы; Савченко быстро привычно оглянулся, насколько позволял обзор, осмотрелся впереди и по сторонам, кивнул выжидательно косящему на него командиру: «Все чисто — поехали» — и тяжелый, грохочущий турбинами корабль неожиданно мягко и легко покатился по рулежной дорожке.

На предварительном старте их уже ждали, нахохлившись, двое техников предстартового осмотра. Когда корабль, резко заскрипев тормозами, остановился, один вскинул блестящий от воды красный жезл-семафор, а другой привычной сноровистой рысцой двинулся к самолету и нырнул под него; Николай знал, что сейчас техник осматривает в последний раз внешние части корабля, шасси, створки, все ли в порядке, не ждет ли экипаж опасный и ненужный сюрприз; Николаю со своего высокого, как насест, места хорошо было видно лицо держащего запрещающий знак техника — мокрое, блестящее, техник щурился от дождя, летящего ему в глаза, и чему-то улыбался; вот откуда-то снизу вынырнул его напарник, и красный жезл сменился белым: «Порядок!» Кучеров кивнул им, они помахали в ответ и той же рысцой, пригибаясь, будто шел ливень, побежали к уютной стекляшке СКП, и их куртки лаково-мокро сверкали.