Борис Воробьев - Искатель. 1971. Выпуск №1

Но это было еще не все. Набиравшие разбег волны неумолимо, метр за метром, тащили Побережного к пирсу, и Кирилл понимал, что, если сейчас, сию же минуту не помочь Побережному, его не спасет никакой круг: еще до того, как тело сведут судороги, волны сплющат шефа о бетон пирса в лепешку.

Кирилл беспомощно оглянулся. Сознание собственной вины заставило его позабыть обо всем на свете. Уже не сознавая, что делает, он начал срывать с себя полушубок. Кинуться в эту проклятую воду, утонуть, но помочь Побережному!

— Стой! — закричал старшина, увидевший, что Кирилл сейчас тоже сиганет за борт. — Стой, дурак!!

Наполовину высунувшись из рубки, он одной рукой сграбастал Кирилла, а второй продолжал крутить штурвал, разворачивая катер почти на месте. Звякнул телеграф. «Жучок» вздрогнул и, словно пришпоренный, понесся вдоль обледенелой стены пирса, почти задевая ее бортом. Это был рискованный маневр, по старшина, видно, знал, что делал. Был единственный шанс спасти Побережного — встать между ним и пирсом, и старшина решил использовать его.

Кирилл понял это.

— Пусти! — рванулся он.

— Прыгнешь — убью! — предупредил старшина, разжимая пальцы.

Но Кирилл уже не нуждался в этих предупреждениях. Подбежав к борту, он вцепился в леерную стойку и перегнулся через борт, готовясь подхватить Побережного. Он знал, что скорость сбавлять нельзя — их сразу же швырнет на пирс, и думал только об одном: не промахнуться.

Катер взлетел, провалился, и сразу же рядом с собой Кирилл, увидел протянувшуюся ему навстречу руку Побережного. Свесившись так, что волны окатывали его с головой, Кирилл схватил эту руку. Его рвануло и стало раздирать словно на дыбе. Это продолжалось минуту, может быть, полторы. Потом напряжение ослабло — наверное, они проскочили пирс, и старшина сбавил ход.

Кирилл подтянул Побережного к борту.

— Возьми мешок… — прохрипел Побережный, — Я сам…

Он рывком выбросил из воды свое грузное тело и лег животом и грудью на палубу. Ноги Побережного продолжали висеть за бортом, но он как будто не чувствовал этого, как рыба хватая ртом воздух и отплевываясь от воды, которой успел порядочно наглотаться.

— Давай в машину! В машину давай! — кричал из рубки старшина.

— Погоди ты! — не поднимая головы, сказал Побережный. — Дай очухаться!

Он наконец-то весь вылез на палубу и, сняв сапоги, стал выливать из них воду.

— Кирилл! — позвал он.

Кирилл, относивший мешок в рубку, подошел. Он ожидал упреков, ругательств, чего угодно. Но Побережный ни словом не попрекнул его.

— Тащи мешок в машинное, — сказал он. — Посмотри, что там. Хорошо бы газеты. Высушим, за первый сорт сойдут. Ну, а коли письма… — Побережный не договорил, махнул рукой.

Катер уходил от пирса. Некоторое время был виден Женька, увязывавший мешки, потом костер на пирсе потускнел, скрылся во мраке, и, только присмотревшись, можно было различить слабое дрожащее свечение, которое вскоре пропало совсем.

В мешке оказались газеты. Они даже не промокли, только верхние, и повеселевший Побережный тут же разложил и развесил их по всему машинному отделению.

Мотористу, явно недовольному его действиями, Побережный сказал:

— А ты, дух, молчи. Не заржавеют твои железки. Дал бы лучше чего-нибудь на зуб. Небось сам тут гонишь.

Моторист подумал и достал из аптечного ящика замасленную бутылку и стакан. Побережный зубами вынул пробку и понюхал горлышко.

— Смотри ты! — удивился он. — Казенный! А закусить у тебя не найдется?

— Рукавом закусите, — сказал моторист.

Побережный не обиделся.

— И на том спасибо, — сказал он. — Держи-ка, Кирилл…

Рассвет размывал очертания сопок и предметов по сторонам, как вода размывает акварельную краску, сглаживал дорогу — она казалась без выбоин и морщин. Но Кирилл ехал по ней не впервые и знал, что расслабляться нельзя, можно запросто перевернуться. Натянув на голову капюшон малицы, он внимательно следил за извивами наезженной за зиму тропы, отмечая про себя ставшие привычными дорожные приметы. Проскочили старый японский дот, мелькнули в стороне заваленные снегом игрушечные домики метеостанции. Темные окна, трубы без дыма — спят еще в домиках. Там, куда он едет, наверное, тоже еще спят. Наверное, и всех-то бодрствующих сейчас на острове — он да Женька с Побережным. А завтра снова: мешки за спиной, визг полозьев, струи поземки в лицо, тягуны, надсадное собачье дыхание, проваливающийся наст и сухой, как песок в пустыне, снег под ним. Очень трудно ехать по такому снегу. Он не уминается, не поддается никакому сжатию, и собаки будто плывут по нему, переваливаясь через заструги, как через волны. И нельзя прочно поставить ногу, когда идешь за нартами, — под ней нет опоры, нога по колено уходит в крупнозернистую сыпучую массу, в которой не остается даже следов. Посмотришь назад — кажется, что проехали не нарты, а проползло на брюхе какое-то неведомое пресмыкающееся. Шестьдесят километров нужно отгрохать сегодня: тридцать до рыбозавода и столько же обратно. Правда, десяток можно выгадать, если махнуть через овраг. Но хрен редьки не слаще: под снегом в овраге полно воды. Провалишься — вымокнешь до пупа… Не дал все-таки доспать шеф. И сон перебил. Такой четкий, выпуклый сон. Уникальнейший все же продукт серое вещество! Куда там электронной машине! Ту пока запрограммируешь, чокнуться можно, а здесь ничего программировать не надо, все давно заложено. Сегодня, например, он повидал Левку, веснушчатого, меланхоличного «Ко-ко», который не раз вытаскивал его, Кирилла, за уши на разных контрольных и экзаменах. «Ко-ко» Левку прозвали давно, наверное еще в пятом или шестом классе. «Как будет по-французски петух, скажет нам, — перемазанный чернилами пальчик Вероники Витольдовны описал в воздухе замысловатую кривую и остановился на Левке, — скажет нам Лева Петляков». Левке в это время было не до петухов. Он решал геометрию. Он встал и рассеянно посмотрел перед собой. Мир математических символов еще прочно владел его сознанием. «Ле кок», — шепнули сзади, и этот чуть слышный звук вывел Левку из задумчивости. Он тотчас представил себе голенастого предводителя суетливого куриного племени и, не моргнув глазом, ответил: «Ко-ко». Класс покатился от хохота. Вероника Витольдовна изумленно раскрыла глаза… Он всегда был немного чудак, этот Левка. У него редкая профессия — он прекрасно делает чучела. Надо будет привезти ему что-нибудь из курильской фауны, какую-нибудь сову…

Сопки расступились, открылась ровная поверхность круглого, как чайное блюдце, озера. На берегу стояло несколько сараев с навесами вдоль стен — собачьи летние «квартиры». Здесь, по рассказам Женьки, собаки жили с июня по октябрь, здесь каюры ловили и вялили для них рыбу, здесь же обучался молодняк.