Александр Мартынов - В заповедной глуши

   - Настаивал... Пока у нас Игорь Игоревич вёл, я что, разве не ходил? Ходил, и рисовал, потому что было интересно. А сейчас просто скучно.

   - Вообще-то Яков Маркович - известный художник, насколько я знаю, - сердито заме-тил отец, наливая себе кофе, который немедленно конфисковала и уничтожила жена. - Мне в этом доме что-нибудь можно?!

   - Можно, - с глубокой убеждённостью кивнула Ирина. - Приносить деньги... А что до Якова Марковича - то он художник не только известный, но и независимый - рисует не-зависимо от наличия таланта. Уж я-то в этом разбираюсь. В отличие от тебя.

   - Вот-вот, - подхватил Валька обрадовано, - как начал разных Шагалов, Кандинских и Малевичей нам втюхивать...

   - Остальные-то сидят - и ничего, - возразил Каховский-старший. Валька нагло заявил:

   - У них вкуса нет, а я в маму, меня от этого тошнит. Да и потом - не все сидят, мно-гие тоже бросили.

   - Ну и ты бы ушёл, - сердито сказал отец. - Я что - против? Перевёлся бы ещё куда, но скрывать-то зачем?! Всякие разные жи... люди будут мне насчёт сына выговаривать...

   - Прости, - искренне сказал Валька, - я честное слово как-то не подумал. Я же не рисо-вать бросил, а просто туда ходить, ну мне и казалось, что всё как надо.

   - К Игорю ходил, что ли, домой? - сердито спросил отец. Валька посмотрел на него и отчётливо поправил:

   - К Игорю Игоревичу, пап. Ходил. И не я один.

   - Твой Игорь И... - начал Каховский-старший, но в этот момент вмешалась жена:

   - У Тютчева, - сообщила она.

   - Что? - не понял Каховский-старший.

   - Про грозу в начале мая сказано у Тютчева, - пояснила ему жена.

   - Это заговор, - объявил в пространство глава семьи. - Я голодный и усталый, мне не дают покурить, выпить кофе, и это - заговор... - он тяжело вздохнул и обратился к сы-ну: - Покажи, что нарисовал хоть за это время.

   - Ага, сейчас! - Валька вскочил и взбежал по лестнице наверх.

   - Ты чего насчёт Игоря? - тихо спросила Ирина. Сергей поморщился:

   - Да ну его, дурака... Руки не подаёт, отворачивается... Сколько можно?!

   - Он и в школе был принципиальный, ты что, не помнишь? - Ирина поморщилась, но не с неприязнью, а как-то странно.

   - Дурак он был, что тогда, что сейчас.

   - Если тебя это так волнует, сделай, чтобы его в школе восстановили.

   - Он не вернётся, если узнает, что это я помог.

   - За что его хоть выгнали?

   - Отказался конкурс проводить с ребятами. На тему: "Почему мои родители должны голосовать на выборах?"... Давай, что там у тебя?

   Это относилось к Вальке, который появился на лестнице, неся большую папку из тё-много пластика на "молнии". Вжикнув на ходу застёжкой, он достал и осторожно, поч-ти ласково, пристроил на широкий подоконник листы специального картона - квадраты семьдесят на семьдесят сантиметров. Пряча за шутливостью волнение, объявил:

   - Минивернисаж Валентина Сергеевича Каховского считаю открытым настежь. Кри-тику не надо, только положительные отзывы. Опс.

   Он откинул папиросную бумагу, подклеенную для сохранения рисунка к каждому ли-

11.

   сту. Каховский-старший недовольно нахмурился, но мать Вальки чуть откинулась назад и подняла левую бровь.

   Широкими небрежными мазками - из тех, что дают ощущение реальности только на расстоянии, вблизи распадаясь на цветную мешанину - был написан на картоне маль-чишка, летящий на воздушном змее: руки и ноги косым крестом, лицо полузакрыто при-тиснутыми ветром длинными волосами, но видна улыбка и восторженные глаза. Вокруг - только небо, пронзительно-чистое, безоблачное; солнца не видно, но всё пронизано его присутствием. На просвеченном насквозь змее вилась по кругу алая надпись:

ЛЕТЯЩИЙ К ВОСХОДУ

   - Опять символизм... - пробормотал Каховский-старший. - Узнаю руку Игоря...

   - Па, - не без ехидства ответил Валька, - на змеях летали, это документальный факт. В Первую мировую поднимали наблюдателей...

   - Ну-ну... Что там дальше?

   - Слишком контрастно, - заметила Вальке мать. - Пропадает ощущение реальности.

   - Может быть, - не стал спорить Валька, открывая следующий лист.

   Эта картина оказалась строже и вся в тёмных тонах. Единственным ярким пят-ном была багровая роза - крупная переводная картинка, наклеенная на корпусе гитары в руках девчонки. Девчонка - в высоких шортах и топике, босиком - шла по канату через пустоту. Не глядя под ноги, глядя перед собой; было ясно, что девчонка поёт и играет. На коротко стриженых волосах горел металлический сумрачный блик.

   - Подаришь для офиса? - сразу спросил отец, пряча в глазах восхищение.

   - Не-а, - отозвался Валька, - я её подарю. Есть кому... Вот для офиса, хочешь?

   Каховский-старший захохотал. На листе был он сам - просто сидящий за столом в своём кабинете во время совещания. Но Валька сумел придать отцу какое-то неуловимое сходство с огромным медведем, выглядывающим из берлоги, отчего вся картина приобре-тала оттенок шаржа. Кроме того, взятый ракурс позволял видеть, что под столом Ка-ховский-старший скинул с ног шикарные туфли и шевелит пальцами.

   - Мобильником снял, по-быстрому, - признался сын, - ты меня тогда ещё выгнал... А по-том просто перерисовал... Берёшь?

   - Беру, - махнул рукой отец. - А дальше?

   Картина вроде бы была яркая, цветная, но вот только все цвета отдавали раздра-жающей кислотой. Единственным "нормальным" пятном среди потока людей, машин и света - Валька нарисовал вечерний центральный бульвар - был обтрёпанный мальчишка лет 10. Сидя с поджатыми ногами на ограждении подземного перехода, он обмакивал па-лец в стоящую рядом бутылку с молоком и кормил прижатого к груди крошечного щенка. На чумазом лице мальчишки сияла - другого слова подобрать было нельзя - улыбка.

   Родители долго молчали. Валька тоже молчал, глядя в окно. По нему шуршал весен-ний дождь.

   - Валь... - тихо сказала Ирина, - а эту - мне? Хорошо? Как раз в галерею...

   - Бери, - не поворачиваясь, ответил Валька. Снова воцарилось молчание, и Каховский-старший излишне оживлённо поинтересовался:

   - Ну а дальше-то, дальше что?