Владимир Рыбин - Искатель. 1977. Выпуск №2

— Вы свинья, Катцер, — сказал я. — Самая большая свинья, какую я когда-либо встречал. Одно время надеялся вас одурачить. Сознаюсь, это была ошибка. Но чтобы за это навесить на меня убийство… Я привязался к Марион, и мне больно, что повинен в ее смерти. Но не мог предвидеть того, что случилось. И не я ее убил.

В эту секунду дверь отворилась. Комиссар Келлерман вошел в комнату, направился к столу и выключил магнитофон. Раньше из-за слепящего света прожекторов я не смог как следует разглядеть маленького криминалиста. Сейчас увидел, что, несмотря на свою миниатюрность, он обладал спортивной фигурой, мускулист, широкоплеч. Лицо его свидетельствовало об уме, костюм — о хорошем портном. Некоторое время мы оценивающе рассматривали друг друга. Затем он щелчком выбил из пачки «Астор» две сигареты и предложил одну из них мне.

— Вот так-то, господин Зееланд, — сказал он. — Сделаешь глупость и, гляди, увяз по уши. — Он в раздумье покачал головой, потом всем своим корпусом гнома повернулся к Катцеру. — Кончайте, коллега. Идея была хорошая и при других обстоятельствах себя оправдала бы. Но мы тем временем поймали человека, убившего Марион Венделин. Есть все основания полагать, что четыре других убийства тоже на его совести. Сделайте одолжение: подготовьте информацию для печати и, если вас не затруднит, распорядитесь, чтобы нам дали еще по чашке кофе.

Я оторопел. Сперва я думал, что Келлерман затевает новый финт, но потом увидел, что он говорит серьезно. Казалось, я все-таки выпутался. Тут комиссар снова повернулся ко мне.

— А теперь что касается вас, господин Зееланд. Вы ведь знаете господина полковника фон Тольксдорффа.

— Еще бы, — сказал я. — Мы прозвали его жестянщиком, потому что он и в постели не снимает своего рыцарского креста.

Келлерман ухмыльнулся.

— Он передает вам привет и радуется предстоящей встрече с вами. Я только что разговаривал с ним по телефону. Ваши рассуждения были очень интересны. К сожалению, я застал лишь конец. Магнитофон ведь можно подсоединить к динамику в соседней комнате. Я говорю это, чтобы вы не приняли меня за кудесника. Да, я слышал ваше высказывание насчет огромных нервных перегрузок, испытываемых пилотами на «старфайтерах». Ну, господин полковник фон Тольксдорфф разберется.

Я в этом не сомневался. Мы никогда не были друзьями с жестянщиком.

Катцер принес кофе, который на сей раз был едва теплый и как будто перестоявший. Когда мы выпили, Келлерман протянул мне руку.

— Не сердитесь. Ночь затянулась дольше, чем я полагал. Сейчас за вами приедут. Господин фон Тольксдорфф пришлет машину. Вы можете пока подождать в соседней комнате. Если вы нам еще понадобитесь, мы знаем, где вас найти.

С этим меня отпустили. Я хотел взять свое пальто, но, увидев дыру и пятно крови, раздумал. Солнце ярко светило. День обещал быть по-весеннему теплым.

Комната, в которой я ждал, пока придет машина, была почти пустой и пахла пылью. Я сел на потертую скамью. Посреди стола стоял динамик величиной с сигарную коробку, через который комиссар подслушивал наш разговор. В качестве единственного украшения на стене под грязным стеклом висел снимок памятника Битвы народов в Лейпциге.

Я снова попытался собраться с мыслями. Началось с того, что меня охватил страх, и я стал искать выход. Потом произошел несчастный случай на Рейналлее. У меня возник план, который в случае удачи на год, а то и больше избавил бы меня от полетов. Но этот план не сработал, он не сработал бы, даже если бы с Марион не случилось несчастья. Я недооценил их всех: Катцера, Келлермана и жестянщика. Теперь мне предстояло расплачиваться. Дело не выгорело, просто не выгорело.

Через два часа появился полицейский и пальцем поманил меня. Я вышел в коридор.

Там стоял в полной форме и с торжественным видом Шорш Шмитхен, наш старший фельдфебель.

— Ах ты, мой милый! — заорал он так громко, что весь коридор задрожал. — Что ты вытворяешь! Мы думали уже, ты где-то приземлился, а ты, оказывается, убиваешь девочек.

Вот оно все и вернулось: грубый солдатский юмор, запах пота и кожи.

Шорш был как заведенный. Он без умолку говорил, похлопывая меня при этом по плечу.

— Старик рассказал мне о твоих похождениях. Он, скажу я тебе, рвет и мечет. Не хотел бы я быть в твоей шкуре. Но бог не оставит пилота в беде, а? Переживешь, не бойся! Через четыре недели все забудется.

Шорш Шмитхен никогда еще не сидел в самолете, тем более в таком, который взорвался. Он не мог понять, что такое не забывается.

— Ну пошли, — сказал он. — Не будем устраивать здешним шпикам представление. Наш «Мерседес-300» ждет.

Мы спустились по лестнице. У караульной Шорш милостиво приложил два пальца к козырьку. Я сунул руки в карманы.

«Мерседес-300» оказался нашим вагоном-мастерской, большим защитного цвета сундуком с зарешеченными окнами с обеих сторон. Шмитхен ключом отпер заднюю дверцу.

— Устраивайся поудобнее, — игриво рявкнул он. — Есть у тебя курево? На возьми! Подумай, что ты будешь заливать жестянщику.

Я забрался в сундук, и Шмитхен запер дверь. Он дважды повернул ключ в замке. Затем хлопнула и дверца кабины водителя, послышался шум мотора. Шмитхен сам вел машину, не слишком, впрочем, умело. На повороте он даже задел край тротуара. Машина грохотала. Я попался. Не выгорело…

Тут взгляд мой упал на ключ, как маятник раскачивавшийся на крюке. В бундесвере царит порядок. По уставу военно-воздушных сил в машине всегда должен находиться запасной ключ. Я медленно поднялся с ящика для инструментов, на котором сидел. К черту «не выгорело»! Пусть жестянщик поищет себе другую жертву. Я оказался ему не по зубам!

Когда Шмитхен затормозил перед светофором, я открыл дверь. Он не мог видеть меня, так как в стене, отделявшей кузов от кабины водителя, окна не было. Я спрыгнул почти на радиатор стоявшего позади нас «опеля». Человек за рулем постучал себя пальцем по лбу. Я только-только успел снова запереть дверцу, чтобы она не хлопала, когда Шмитхен дал газ. В два прыжка я очутился на тротуаре. Ну и выпучит же глаза старший фельдфебель Шмитхен…

В своей квартире я задержался ровно столько, сколько было необходимо, чтобы переодеться и уложить чемоданчик. Я взял паспорт и солдатскую книжку, разбил молоточком копилку и вынул из рамки фотографию моего отца. Все остальное я бросил. Затем схватил такси и поехал в аэропорт. Сорок минут спустя я уже поднимался в рейсовый самолет на Берлин.

Над городом на Шпрее медленно спускались сумерки. Чем ближе подходил я к границе, тем безлюднее становились улицы. Время от времени меня обгоняла какая-нибудь машина, реже попадались встречные. Второй раз за эти дни мне вспомнился Гейне. Что ожидает за шлагбаумом? Из меня словно выпустили воздух. Чемоданчик оттягивал руку, как если бы был набит камнями. Я шел все медленнее. У магазина канцелярских принадлежностей остановился и оглядел витрину. Потом дернул дверной колокольчик и на прощанье купил за 40 пфеннигов большую зеленую тетрадь в линейку.