Артур Дойл - Тайна бильярдного шара. До и после Шерлока Холмса [сборник]

Я знал, насколько горяч и импульсивен мой друг, так что отговорить его от вызова представлялось решительно невозможным. Тут я был бессилен, поэтому единственное, что оставалось — положиться на естественный ход событий.

Когда на следующее утро я спустился к завтраку, братья уже ждали меня. Генри выглядел прекрасно и сердечно поздоровался со мной, однако Джек был непривычно мрачен и серьезен.

— Все будет в порядке, старина, — сказал молодой актер.

— Да. Послушайте, Баркер, — взволнованно начал Джек, — дело в высшей степени необычное. Это самый странный вызов из всех, о которых я когда-либо слышал, хотя сразу признаюсь, что мой опыт в этой сфере весьма невелик. Полагаю, отказаться мы не можем?

— Ни за что на свете! — воскликнул его брат.

— Вот письмо, — продолжал Джек, — которое я получил нынче утром. Прочтите сами.

Послание было адресовано студенту и гласило следующее:

«Милостивый государь!

Принимая во внимание, что Вы выступаете секундантом господина Генри Латура, позвольте заявить, что во исполнение своего права мсье Лаблас выбирает оружием рапиры. Он покорнейше просит вас обоих прибыть нынче вечером в театр, где Вы будете присутствовать на сцене в качестве статиста. Таким образом, сатисфакция обеспечивается тем, что поединок в пятом акте должен пройти в строгом соответствии с правилами дуэльного кодекса. Бутафорские шпаги тайно заменят на боевое оружие. Я буду присутствовать как секундант мсье Лабласа. Примите и проч.

Искренне Ваш,

Пьер Гросье».

— Что вы об этом думаете? — спросил Джек. — Мне кажется, что это какая-то бессмысленная идея, настолько нелепая, что надо отказаться.

— Никоим образом! — возразил Генри. — Они приложат все силы, чтобы выставить меня трусом. К тому же какая разница, где с ним сражаться, если я буду с ним драться? Я вам так скажу, Баркер, — продолжил он, сжав мою руку, — если мы сразимся, я твердо намерен убить его!

В его голосе звучала такая решительность, что я убедился — Лабласу, несмотря на все его искусство и опыт, предстоит схватка с очень опасным противником.

Эдуард Мане. Фор в роли Гамлета

— В случае твоей неудачи, Генри, — сказал Джек, — я выступлю вместо тебя. Я или прикончу мерзавца, или так и останусь лежать на сцене. Представляете сенсацию — Гамлета заколол простой статист, а? — Сказав это, Джек деланно улыбнулся.

— Ну что ж, сейчас же пиши, что я принимаю вызов! — воскликнул Генри. — Боюсь только одного — что в этой истории будет замешана наша сестра.

— Не стоит беспокойства, — возразил я. — Не в их интересах выставлять на потеху публики постигшее их грандиозное фиаско.

— Вы придете вечером в «Насьональ», Баркер? — спросил Генри. — Постарайтесь заполучить место в первом ряду партера.

— Разумеется! — ответил я. — Если вам обоим не удастся отстоять честь сестры, то Лабласу придется иметь дело со мной еще до закрытия занавеса.

— Вы настоящий друг, Баркер, — растроганно произнес Генри. После недолгой паузы он сказал: — Ну-с, мои личные дела не должны помешать мне исполнить свой долг перед публикой, так что я отправляюсь домой, чтобы еще разок пройтись по тексту. Всего доброго, старина! Увидимся вечером.

Братья ушли, оставив меня наедине с чашкой остывшего кофе.

Как у них прошел день, я не знаю. Думаю, что даже весельчаку Джеку часы казались годами.

Что же до меня, то я пребывал в каком-то лихорадочном, тревожном ожидании. Я только и мог, что кружить по многолюдным улицам и ждать, когда же, наконец, наступит вечер.

Парадные двери открыли только в семь, но мне пришлось прождать еще полчаса, прежде чем я попал в зал.

У дверей сгрудились театралы, которым не терпелось лицезреть своих кумиров. Я же внимательно рассматривал висевшую на колонне афишу.

На ней аршинными буквами красовалось слово «Лаблас», внизу чуть мельче были написаны еще несколько имен, среди них и Генри Латур.

Казалось, что двери в зал не откроют никогда. Но всему приходит конец, и когда часы пробили половину восьмого, мы начали входить в зал по одному, как это принято во Франции.

Мне повезло, и я занял место в самой середине первого ряда.

От рампы меня отделяла лишь оркестровая яма. Я бы отдал все на свете, лишь бы сейчас рядом со мной оказался Джек, с кем можно было бы хоть словом перемолвиться. Однако с одной стороны от меня расположился флегматичный англичанин, по виду типичный конторский или банковский управляющий, ищущий новых впечатлений, которыми можно было бы поделиться по возвращении домой, а с другой стороны сидела экзальтированная молодая девушка в сопровождении пожилой мамаши.

За время нашего не долгого знакомства я стал относиться к Генри как к лучшему другу. Однако, мне казалось, что именно мысли о его сестре причиняли мне столько мучений, когда я думал о дьявольском умении Лабласа владеть оружием и о его изощренной мстительности.

Во время увертюры я был настолько поглощен своими мыслями, что не обращал никакого внимания на своего соседа-управляющего, который, словно на исповеди, буквально вывалил на меня свои впечатления о французском театре.

— Что касается искрометных комедий, — тараторил он, — то с ними нечего и тягаться. Это их конек, как ни крути. Но если говорить о Шекспире, то тут они нам проигрывают полностью, сэр, вчистую. Если бы вы видели «Гамлетов», которых посчастливилось увидеть мне, — с Уильямом Макреди или же с Эдмондом Кином…

Но тут поднялся занавес, и поток воспоминаний прекратился.

Первые сцены и акты прошли достаточно гладко. В переводе явно не хватало силы и твердости языка оригинала. Заядлые театралы беспокойно заерзали в креслах, и по залу пронесся шепот, что с их кумиром нынче что-то не так.

Лаблас то и дело бросал на меня злые, угрожающие взгляды. Черное трико подчеркивало его великолепную фигуру, он прекрасно двигался по сцене, а я все время думал о второй, куда более трагичной роли, которую ему предстояло сыграть.

Я воспрянул духом, когда появился Генри. Он выглядел спокойным и уверенным в себе, хотя каждый раз, когда он смотрел на Лабласа, в его глазах вспыхивали яростные огоньки.

Он играл с таким чувством и страстью, что просто очаровал публику. Весь зал от партера до галерки симпатизировал храброму молодому датчанину, подбадривая его аплодисментами.

Казалось, Гамлет померк перед Лаэртом. Никогда не забуду, какая ярость и благородное негодование звенели в строках: