Владимир Прибытков - Завещаю вам жизнь.

Не могли!

Это чувство не было подвластно хабекерам и редерам, гедрихам и гитлерам.

Гитлеры и гейдрихи могли выстроить концлагеря и тюрьмы, сжигать в печах детей и женщин, научить обманутых солдат убивать и насиловать- могли заразить цинизмом и подлостью души тела отчаявшихся, разочаровавшихся собственных мелких иллюзиях обывателей, но отнять чувство товарищества у тех, кто встал на борьбу, гитлеры и гейдрихи не могли!

В этом было их бессилие, в этом таилась их гибель. Близкая гибель! Они сознавали ее близость.Их жестокость обнаруживала это.

Но они ничего не могли!

И ей, Инге Штраух, рядовому огромной армии восставших против мира насилия, предстояло сейчас доказать, что она достойна этой армии. Ей предстояло выдержать свой последний бой, еще раз утвердив товарищество и братство...

В двадцатых числах ноября она попросила у следователя разрешение написать завещание.

По распоряжению Хабекера ей прислали бумагу, ручку и чернила.

Пока она писала, в камере находилась надзирательница.

Приходилось обдумывать каждое слово: завещание первыми прочтут гестаповцы.

Ее рука оставалась твердой:

«В том случае, если меня ждут несправедливый приговор и казнь, моей полной наследницей назначаю мою мать — Фриду Штраух. Поручаю ей распорядиться по своему усмотрению всем моим имуществом, как движимым. так и недвижимым. Управляющий моей дачей в Швейцарии (Фраценфельд, Кредитное общество) Георгес Альт обязан выполнить распоряжения моей матери в от ношении этой дачи. Свой тонкий золотой браслет я завещаю золовке Валли, серебряную пудреницу - нашей подруге Рени, автоматическую ручку "паркер" - ее отцу Эдгару Рихтеру. Наличные деньги в сумме 267 райхсмарок передать моей матери Фриде Штраух, с тем условием, что она покроет расходы на мое содержание в тюрьме, которые не превысят, видимо. 250 рейхсмарок. Я не хочу быть должником государства...»

В конце она приписала: «Родные! Не печальтесь обо мне. Я надеюсь, что заслужила не одну только печаль не только траур: я умираю только потому, что ненавижу траур-

Завещаю вам жизнь».

Надзирательница взяла ее завещание с каменным выражением лица.

Хабекер на завещание не отреагировал. Ее никуда не вызвали.

Просто в конце ноября зашел чиновник и сообщил, что вскоре состоится суд. Он осведомился, нет ли у нее каких-либо желаний.

Она попросила дать ей свидание с арестованным мужем и родными.

Через день тот же чиновник известил, что свидания разрешены.

Из этого она заключила, что гестапо удовлетворилось полученными признаниями и ее участь окончательно решена

Сначала дали свидание с Карлом. Оно происходило в огромной, совершенно пустой ком нате под надзором двух охранников. Ее привели первой. Карл вошел в противоположную дверь. Улыбаясь, она пошла ему навстречу. Он тоже улыбался, но, приблизясь, улыбка уступила место выражению жалости и беспомощного гнева.

Она увидела себя глазами Карла. И посочувствовала ему: бедняга, он всегда был несильным. Чересчур впечатлительным. Здравствуй, Карл! сказала она-

— Инга! — вырвалось у Карла. — Боже мой, Инга!

Он не решился обнять ее.

Она привстала на цыпочки, обвила его похудевшую шею и поцеловала в лоб.

Карл держал ее за плечи, целовал в глаза. Она ощущала его теплые слезы.

— Боже мой, Инга! — бормотал он.

Ей хотелось продлить объятие, но на свидание отводилось только пять минут. Она отстранилась.

— Карл, милый! — сказала она. — Я виновата перед тобой.

— Нет, Инга, нет!

— Я так виновата! — повторила она, взглядом приказывая слушать и запомнить. — Ты столько вынес из-за меня... Ты должен знать правду, Карл.

— Эй! — предупредил охранник. — Об этом нельзя!

— Тебе скажут, в чем меня обвиняют, Карл, — продолжала она. — Я скрыла от тебя, милый...

Карл понял.

— Мне сказали, — проговорил он, плохо владея голосом.

— Я уверена, что ты не виноват! — сказала она. — Мне должны поверить — ты же действительно ничего не знал... Прости меня, милый!

— Я рад, что встретил тебя, Инга, — сказал Карл. -Я люблю. Я не поверю ничему. Ты не могла поступать плохо. Не поверю!

— Милый, ты плохо выглядишь. Тебя тоже допрашивали?

— Да. Твой следователь. Три недели.

— Говорите громче! — занервничал охранник.

— Скоро суд, — сказала она. — Ты знаешь?

— Да.

— Тебя оправдают, Карл. Помни обо мне.

— Я верю, что ты... что ты...

Они держались за руки, и она чувствовала, как дрожат пальцы Карла. Сжала эти дрожащие пальцы.

— Милый, для меня страшней всего, что страдаешь ты. Я одна знаю, насколько ты невиновен, и не могу помочь...

— Я бы хотел до конца остаться с тобой. Разделить».

— Нет... Ты не понимаешь, о чем говоришь. Следователь сказал тебе правду. Ты просто ничего не знал!

_ Эй! — сказал охранник. — Три минуты прошло...

Она сжала пальцы Карла.

_ Ты выйдешь на волю, — сказала она. — Я знаю, нельзя требовать... Но мне хочется, чтобы ты сохранил верность... Нашей любви, Карл. Не мне. Нашей любви!

Карл наконец ответил на пожатие. Стиснул ее руки.

— Да! — сказал Карл. — Клянусь.

— Благодарю, — сказала она.

Ах, если бы можно было передать через Карла привет всем другим!

Но даже Карлу она не могла называть ничьих имен.

— Доживи до победы! — просто сказала она. — Доживи! Слышишь?

— Мы доживем оба! — сказал Карл.

— Нет! — возразила она. — Ты невиновен, и ты доживешь. Ты будешь с друзьями. Будешь счастлив. И вспомни обо мне.

— Я ничего не забуду — выговорил Карл. Охранники уже шли к ним.

— Ты слышала? — быстро спросил Карл.

— Что?

— Сталинград. Фон Паулюс-Окружен!!!!охранники оттаскивали их друг от друга Довольно! Конец!

— Дайте мне поцеловать мужа.

Один из охранников заколебался.

Она воспользовалась этим, чтобы еще раз обнять Карла.

— Прощай, милый! — сказала она. — Прощай! Спасибо! Прощай!

Карл пытался удержать ее за плечи, но охранники растащили их.

— Прощай, Инга!

— Прощай, Карл! Спасибо!

Фрау Фрида Штраух, увидев дочь, заплакала.

Обнимала исхудавшее тело, гладила грубый ворс арестантского халата. Седая голова тряслась. Фрау Штраух заглядывала дочери в глаза:

— Что с тобой сделали? За что? За что?!

Она успокаивала мать:

— Все хорошо, мама. Не волнуйся, мама. Произошла ошибка.

Ты же знаешь — я была секретарем графа фон Топпенау, а он оказался замешанным во что-то.

— Господи! — причитала фрау Штраух. — Я всегда была против твоих устремлений... Мы простые люди... Обычные люди... Надо было жить, как все... А ты стремилась выбиться... Неужели мы не прожили бы, как все?!