Владимир Прибытков - Завещаю вам жизнь.

С каким облегчением, с какой радостью она сказала бы то же самое, так же открыто и так же беспощадно!

Она представила, каким бы тупым стало лицо Крибеля, как поползли бы вверх толстые брови председателя, как зашевелились бы остальные и с каким безумным страхом уставился на нее Эрих Топпенау.

У нее задрожали руки. Пришлось вцепиться пальцами в лацканы жакета.

Нет.

Если палачи услышат правду, они вернут ее в камеру. Они начнут допытываться, кто же ее настоящие друзья...

Во рту стало сухо. Она хотела, но не могла облизать спекшиеся губы.

Только одно она позволила себе — кивнуть Маргарет, оглянувшейся на других подсудимых.

Кажется, Маргарет удивилась. Ну что ж...

Наступила очередь фон Топпенау.

Охране пришлось поддерживать его.

— Я... я раскаиваюсь... — еле слышно проговорил фон Топпенау. — Я был жертвой... Шантаж... Растерянность ... Я прошу... учесть... Я чистосердечно...

Он зарыдал.

Ему подали воды.

Держать стакан он не мог.

— Я все признаю... — договорил граф. — Я надеюсь еще принести пользу государству... Ради детей...

Он шевельнул губами, словно пытаясь сказать еще что-то, но никто не услышал его слов, а Топпенау повис всей тяжестью на руках охраны, и его опустили на стул.

На скамьях эсэсовцев возник смешок — словно вздох облегчения вырвался.

" Инга Штраух! -провозгласил председатель. Она встала, не чувствуя тела.

Вот и наступил самый тяжелый час.

Приготовленные слова возникли в памяти, трудно было лишь произнести их...

— Я полностью подтверждаю данные мною ранее показания, — услышала она свой отчетливый голос. - Я раскаиваюсь в слабости, побудившей к ошибкам». Но я повторяю, что не совершила ничего, что было бы направлено во вред моему народу. Требуя моей казни, прокурор требует свершения несправедливости.

Все лица повернулись к ней.

— Я вас не понимаю! — сказал председатель суда. — Признавая свою вину, вы просите о снисхождении? Так?

Она глубоко вздохнула.

Все-таки сил сказать продуманное не хватило! Она не могла, не могла разыгрывать из себя сломленную и кающуюся!

— Я повторяю, — сказала она. - Я не совершила ничего плохого. Требуя моей казни, прокурор требует свершения несправедливости.

И отступила от барьера, села. В зале возник шепоток.

Председатель совещался с членами суда. Те пожимали плечами, кивали.

— Суд удаляется на совещание! - объявил председатель и поднялся первым, словно спешил поскорее покинуть зал.

...Приговор объявили через два часа.

Суд находил вину обвиняемых доказанной и присуждал всех к смертной казни.

Они выслушали приговор стоя. Топпенау упал в Обморок.

Она повернула голову к товарищам. Они тоже смотрели на нее.

Ее повели не в камеру, а в какую-то комнату, пустую и маленькую, где находился только один табурет.Приказали сесть на табурет.

Появился небольшого роста человек в арестантском халате, суетливый, с испуганными глазами. Достал из кармана машинку для стрижки волос, приблизился со спины, и она ощутила прикосновение холодного металла к затылку.

Увидела, как падают на пол локоны.

Тюремный парикмахер, взятый из заключенных, нервничал. Машинка в его руке дергалась, причиняла боль.

— Аккуратней! — попросила она.

Рука парикмахера задержалась. Он засопел. Однако достриг уже без боли.

Явилась надзирательница с косынкой и серым балахоном.

— Переоденься, — приказала она.

Ни охранники, ни надзирательница не глядели ей в глаза. Отворачивались.

Она сняла полосатый халат, положила на табурет, натянула неудобный балахон.

— Повяжи голову, — приказала надзирательница. Она повязала голову.

Надзирательница забрала халат и ушла.

— Идите! — сказал один из охранников, пожилой и щуплый. Он и отпер дверь новой камеры.

В камере не было стола. Только голая койка. Она поправила косынку, поежилась: при стрижке волосы попали на тело и покалывали. Хотелось спать. Безумно хотелось спать.

— Увести осужденных! — торопливо сказал председатель суда, собирая бумаги.

Закрыла глаза, прислонилась к холодной стене. Вот и все.

Она сделала все, что могла. И может спать... Но ее мужеству предстояло еще одно испытание- В десятом часу ночи камеру открыли два эсэсозца.

— Выходите! — приказал один из них.

У говорившего был чин оберштурмбаннфюрера. Эсэсовцы повели ее в другое крыло тюрьмы. Железные решетки распахивали перед ними, не требуя пропусков. На втором этаже оказался коридор, вы стланный красной ковровой дорожкой. Дверей в корило ре было немного, все высокие, из темного дуба, с тяжелыми медными ручками.

Эсэсовцы отворили одну из этих дверей:

— Входите.

В большой, застланной ковром приемной ждала женщина в черном мундире. Она оглядела Ингу Штраух и скрылась за коричневой дверью тамбура. Через минуту появилась вновь.

— Фрейлейн Штраух, пожалуйста. Подождала, пока Инга войдет в тамбур, осторожно притворила за ней дверь.

За порогом тамбура в глаза ударил свет роскошной люстры, играющий в полированных поверхностях столов и книжных шкафов, в плитках паркета, в позолоте багетов.

Она узнала человека, ожидавшего возле огромного письменного стола.

Это был тот, кого председатель суда называл Шеленбергом.

— Добрый вечер, фрейлейн Штраух! — Улыбаясь, сказал играя ножиком для разрезания бумаги. — Пройдите сюда - садитесь.

Она прошла к столу, опустилась в мягкое кресло. На Шелленберге были лаковые, отражающие свет сапоги.

— Всем осужденным разрешается обратиться с просьбой о помиловании на имя фюрера! — услышала она красивый голос Шелленберга. — Надеюсь, вы воспользуетесь своим правом...

Пожалуйста.

Он положил перед ней отпечатанный бланк-просьбу о помиловании. Она посмотрела на бланк. Палаческая аккуратность! Даже это они заготовили впрок!

— Вы не хотите? — спросил Шелленберг.

Она взяла протянутую ручку: ведь она всего-навсего маленькая, во всем признавшаяся, сожалеющая о своих ошибках секретарша графа фон Топпенау...

Шелленберг взял подписанный бланк.

— Я могу идти? — спросила она, глядя на лаковые сапоги.

Шелленберг отошел от стола.

— Выслушайте меня, фрейлейн Штраух, — сказал он. — Я сейчас же лично доложу фюреру о вашей просьбе... Я приложу усилия для сохранения вам жизни... Но мы одни. И никаких записывающих устройств здесь нет. Вы должны мне поверить и поверите, потому что я признаюсь в том, в чем не признался бы никому... Я не верю в ваше раскаяние, фрейлейн Штраух!.. Вы слышите?- Вы блестяще сыграли свою роль! Вам поверили. Или делают вид, что верят, ибо ваша игра устраивает всех... Не верю вам только я. Слышите?