Николай Асанов - Янтарное море

— Держись! Их песенка спета!

С трудом поднялся, выпрямился, нырнул за низкую дверь, как в пустоту, и исчез. Дверь захлопнулась, и снова загремел тяжелый замок.

Приеде прислушивался долго, мучительно, до звона в ушах. Ничего не было слышно.

Примерно через час пришли и за ним. Он знал, — это еще не расстрел.

Небо было совсем темным от низких, набухших водою туч. Сполохи, вспыхивавшие на нем, стали ярче. Приеде понял — фронт приблизился за этот день. Прожить бы еще сутки-другие, и, возможно, немцам будет не до него, они ведь тоже боятся смерти.

Его провели в штаб разведывательно-диверсионного отряда «СС-Ягдфербанд».

Офицер-латыш в немецкой форме, с которым он встретился в кабинете оберста, оглядел его залитое кровью лицо, брезгливо сказал:

— Отличный вид!. Как раз для гулянья по улице Бривибас! — поморщился, кивнул солдату: — Проводи его умыться!

Солдат вывел Приеде к колодцу. Нет, и это еще не расстрел…

Солдат полил ему голову из ведра, вода была звонкой и холодной. Приеде вытер лицо подолом своей рубашки, постоял, вдыхая воздух, пахнущий тлением. Но это был еще не тот запах, какой исходит от убитого на третий день. Он выпрямился и пошел впереди солдата обратно.

И снова увидел Августа.

Август, все еще могучий, хотя и залитый кровью с головы до ног стоял у входа в особняк оберста. Трое солдат с автоматами наизготовку охраняли его. Август улыбнулся Янису, и Приеде содрогнулся: это была дружеская улыбка, сочувствующая, даже ободряющая, а ведь Август стоял перед смертью.

Солдат ткнул Приеде в спину. Приеде шагнул в комнату.

— Ну как, освежились? — с усмешкой спросил латыш.

Приеде промолчал.

Эсэсовец посмотрел на Приеде испытующим взглядом, словно определял, готов ли тот к сдаче, сделал знак немцу-конвоиру, и немец вышел. Теперь они остались с глазу на глаз. Приеде и этот латыш в форме немецкого офицера.

— Ну вот что, убеждать вас мне некогда, — сухо сказал офицер. — Мне ничто не помешает расстрелять вас за шпионаж. Но у вас есть возможность выйти из этой игры и войти в другую…

Офицер выждал паузу и продолжал — резко, зло:

— Немцы не удержались в Латвии, большевики оказались сильнее. Но война против Советов на этом не кончится. Подождите, с Советами еще будут воевать и американцы и англичане. И мы, национально-мыслящие латыши, будем воевать против Советов рядом с каждым из возможных союзников. Начало нашей победы мы закладываем и сейчас, в дни поражения. Вы останетесь жить. Для этого нужно совсем немного: завтра начнете работать на немцев, будете передавать по вашей рации все, что вам прикажут…

Приеде молчал. Он понимал, что ничто уже не спасет его. Август, наверное, погиб. Его убили бы во всех случаях. Убили бы просто за то, что он офицер и коммунист. Приеде — всего-навсего мобилизованный солдат, и он может уцелеть. Для этого требуется совсем немного.

— Хорошо, — с усилием сказал он, — что я должен сделать? Ведь мои шифровальные блокноты и расписание связи у вас. Любой радист может сделать то, чего вы требуете от меня…

— Э, парень, я немного разбираюсь в агентурной радиосвязи. Русские — не дураки, они, наверно, записали твой почерк…

— Ну что ж, я могу работать и сам, — безразлично сказал Приеде.

— Ты слишком торопишься, мой мальчик, — насмешливо остановил его латыш в немецкой форме. — Меня прежде всего интересуют сигналы твоего провала, с помощью которых ты можешь в один из сеансов радиосвязи с центром поставить его в известность о том, что работаешь под нашу диктовку. Вот что важно для меня! Понял?

И Приеде сдался. Ведь могло случиться и так, что сегодня-завтра Советская Армия ударит со всех сторон по окруженной группировке немцев и разгромит ее, как громила уже много раз загнанные в котел немецкие армии. И он останется жить…

Как немного нужно сделать для этого: выдать немцам условные сигналы, чтобы там, в штабе латышской стрелковой дивизии, у полковника, которого зовут Павел Михайлович, думали, что он и Август на свободе. Но велико ли его задание? Он ведь должен только наводить самолеты… Поэтому немцы и не станут требовать большего. А здесь, в этом котле, куда бы Приеде ни направил по приказу немцев атаку самолетов, все равно каждая бомба достанет немца. Значит, и вина его, Приеде, будет не так уж велика…

Он шумно выдохнул воздух, словно бросался в воду, и кивнул. Латыш в немецкой форме понимающе улыбнулся и протянул отличные английские сигареты. Он принимал Приеде в союзники.

Приеде знал, как ждут его радиограммы за линией фронта. Поэтому он предупредил латыша, что начинать работу надо немедленно.

Он не знал — и никогда не узнал — только одного: каких радиограмм ждали от него в советском штабе.

После того как он сообщил немецкому радисту свои позывные и сигналы, в комнату, в которой сидели латыш, Приеде и радист, ввели Августа.

Август понял все с первого взгляда.

Приеде был уже переодет, на нем был новенький немецкий мундир, синяки на лице густо запудрены. Увидав своего командира, он побледнел, вскочил с места и вытянулся, забыв о том, что только что перестал быть советским солдатом. Офицер грубо крикнул:

— Садись!

Повернувшись к Августу, офицер сказал:

— Не пора ли и вам смириться? Ваш помощник показал вам хороший пример.

— Да, — сухо ответил Август.

— Просмотрите эту радиограмму, нет ли в ней ошибок?

Август взял радиограмму, просмотрел ее, ответил.

— Нет.

— Я поручился перед немецким командованием, что вы будете работать вместе с вашим радистом на немцев. Вы согласны?

— Да, я вижу, что больше нет смысла портить с вами отношения.

— Проводите его в штаб команды! — приказал офицер автоматчикам, и те с молчаливой покорностью служак вывели Августа из комнаты.

Радиограмма была в условленный срок принята в штабе двадцать четвертой гвардейской стрелковой дивизии.

Третьи сутки подряд в этот предутренний час к радиооператорам приходил молодой полковник Павел Михайлович Голубев, брал шезлонг и молча садился на веранде возле порога операторской. Он никому не мешал, не задавал вопросов, но все в операторской, в том числе и старый сержант-радист, шесть раз в сутки настраивавший свой приемник на волну «Нептуна», знали, полковник не уйдет отсюда до конца передач.

А полковник полулежал в шезлонге, закрыв глаза, и все время видел перед собой сильное, спокойное лицо друга, каким оно было в тот самый миг, когда он, оглянувшись на Павла Михайловича и кивнув ему, нырнул в люк вниз головой и пошел к земле.