Фредерик Неваль - Гробница Анубиса

— Сволочи! — не выдержал Ганс.

Что до нас с братом, мы были слишком возмущены, чтобы комментировать происходящее.

Когда, покончив с этой омерзительной «очисткой», так называемые ученые поместили маску внутрь машины, закрепив ее над чаном, мне показалось, что я сейчас хлопнусь в обморок.

— Они этого не сделают… Они этого не сделают… — шептал я снова и снова, едва различая собственный голос.

Но белые халаты беспощадно, точно и методично задвинули засовы бронированной стеклянной камеры, ввели неведомые данные, набрав их на контрольной клавиатуре, и отступили на несколько шагов, поправляя свои защитные маски.

Мы смотрели, бессильные, на шкалу — указатель температуры внутри кессона в ожидании запрограммированных цифр. За стеклянной дверью мерцала красная лампа.

И вот чарующий лик Тутанхамона стал оплывать под нашими отчаянными взглядами, словно на него выплеснули стакан кислоты. Струйки расплавленного золота потекли в чан, смывая черты, еще мгновение назад столь совершенные.

— Не желаю больше на это смотреть! — Я потянулся к телевизионному пульту.

Но Гиацинт меня удержал:

— Нет! Поглядите, что сейчас будет.

Я с трудом заставил себя поднять глаза на экран и, не удержавшись, горестно застонал при виде последних капель, стекающих на дно чана.

— Во имя всех богов! — воскликнул Этти, — Я же знал, что не впервые видел лицо Анубиса, оно мне кого-то напоминало…

И верно: с экрана пустыми глазами взирало на нас безмятежное лицо юного бальзамировщика, ставшего богом. Стекая, расплавленное золото обнажило маску из серого металла, для которой оно служило покровом, повторяя ее черты, каковые лишь слегка изменились от этого. Титан плавится при куда более высоких температурах, так что нет ничего легче, чем растопить золотой слой, не повредив остального.

Гиацинт взял пульт, остановил показ фильма, выключил телевизор.

— Маска была восстановлена с полной идентичностью вплоть до микроскопических царапин, из тех же материалов. И возвращена. На всем свете никто не заподозрил подмены.

— Маска Анубиса? — сообразил Ганс. — Выходит, маска Тутанхамона на самом деле маска Анубиса? Долго же можно было ее разыскивать, нашу шакалью башку!

— «…Его тайна в маске. Позже его лик обрел иное имя…» — процитировал я уныло. — Это не Анубатос получил имя Анубиса, а Анубис — имя Тутанхамона…

— Как чертов Гелиос мог все это пронюхать? — вырвалось у Ганса.

Этти, внезапно вскочив с канапе, схватил книгу, подаренную нам Франсуа Ксавье, и стал лихорадочно листать ее, пока не отыскал фотографию надписей, выгравированных на посмертной маске, до сей поры приписываемой юному фараону.

— «Благо тебе, совершенный ликом, лучезарный властитель, тот, кого Пта-Сокар дополнил, в кого Анубис вдохнул пламя неземное, — перевел он. — Брови твои суть девять божеств, а чело твое — Анубис».

Ганс подошел и так уставился на эти письмена, словно ждал, что они сейчас заговорят.

— И что же, это… это так прямо и написано на маске? — пролепетал он.

Книга выпала из рук брата.

— Болван! — плачущим голосом пробормотал он. — Какой же я болван…

— Пойду холодного пива поищу, — предложил Ганс, окончательно сбитый с толку. — Думаю, мы заслужили глоточек укрепляющего средства.

С тем и удалился в сторону кухни.

— Выходит, Амина заплатила жизнью за этот фильм? — спросил я Гиацинта.

— Не только. — Он достал из портфеля Кассандры пластифицированную папку. — В том конверте еще было два досье, вот одно из них.

— Что там?

— Доказательство, что арест вашего отца подстроил не кто иной, как Гелиос. Только чтобы вас было чем шантажировать. И то, что подозрения полиции пали на вашего друга из Лувра, его же рук дело — он рассчитал, что задобрит вас, выручив Ксавье из беды.

Мне не описать словами бешенство, охватившее меня в эти мгновения.

— Сукин сын! — взревел я.

Швырнув досье на пол, я, чтобы успокоить нервы, выместил свою ярость на первом попавшемся предмете. Им оказался телевизор — пролетев через всю комнату, он врезался в стену и разбился.

В гостиную заглянул перепуганный Ганс:

— Что это было?! Откуда шум?

Все они так и застыли, будто пригвожденные к месту, а я, хлопнув дверью, вне себя выскочил в сад, по дороге, однако же, прихватив пачку сигарет и зажигалку.

Опрокинув наземь все садовые кресла и насмерть покалечив пинками большую часть молоденьких саженцев, я, вконец запыхавшийся, плюхнулся на газон и закурил.

— Могу я приблизиться, или вы склонны перебросить меня через ограду в соседский бассейн? — осведомился Гиацинт, предусмотрительно держась поодаль, в густой тени вишневого дерева. Я промолчал, и он уселся рядом, протянув мне бутылку пива, половину которой я втянул одним глотком. — Что вы теперь намерены делать?

— Раздробить топором автомобиль и разнести второй этаж, — усмехнулся я. — Потом выследить этого гада. Как это сделать, я пока не знаю, но можете его предупредить, что…

— Сожалею, но это без меня. Ищите другого посредника. Я завязал, — пояснил он в ответ на мой вопросительный взгляд. — Он еще не в курсе, но это решено. Не желаю больше ничего общего иметь с этим bastardo.

Не столько в слове, по-итальянски весьма оскорбительном и означающем «ублюдок», сколько в чуть заметной дрожи его голоса я расслышал сдержанный гнев, сила которого впечатляла.

— А почему с вами Кассандра?

— Теперь, когда вы просмотрели этот фильм, я собираюсь передать его ей, чтобы она продемонстрирована все это Фантому. Когда он это увидит, Гелиос может оставить всякую надежду урвать хотя бы малость из коллекций прочих участников пари.

— Стало быть, вы с Гелиосом, можно сказать, цапаетесь на равных. — Тут я выдержал краткую паузу. — Однако вы только что упомянули о двух досье…

— Прошу прощения?

— По вашим словам, Амина прислала два досье.

— От вас ничто не ускользнет, — отметил он ехидно.

— Гиацинт, что там, во втором?

— Вся моя жизнь… — обронил он с горечью. — На семнадцати страницах. Да что там, она в конечном счете и сводится к малому, эта жизнь… Тридцать шесть лет. Тридцать шесть долгих лет, — ожесточенно, с расстановкой повторил он, — сосредоточены на семнадцати страницах, где перечислены десятки имен. Десятки других жизней, укороченных моими заботами, сведенных к нескольким буквам и датам. Все свершения моей сучьей биографии. И сверх того кое-какие официальные документы, к примеру, мое свидетельство о рождении, якобы сгоревшее вместе с деревенским архивом. И переписка. Гелиос много лет обменивался письмами с этим дерьмовым «Опус Деи», которому он поручил сделать из меня убийцу, как то было угодно Господу, — заключил он.