Александр Бахвалов - Нежность к ревущему зверю

Ни с того ни с сего, как ему показалось, она уткнулась лбом в его грудь и разрыдалась. Только тогда Лютров понял, насколько разно то, что случилось с ней и что с ним. Он прижал к себе ее голову, ласково поглаживал ее, и без конца повторял вдруг пришедшие на память мамины слова: «Капелька моя…»

Провожая ее на Каменную набережную, он думал, как хорошо бы, как нужно сегодня никуда не ехать, никуда не выходить, посидеть с ней дома, весь день, приласкать, успокоить.

Чтобы не звонить к ней на работу, он дал ей ключи от квартиры и три вечера подряд заставал Валерию дома.

Ей все нравилось у него – мебель, книги, старинные часы, большая ванная комната, ружья на стене в спальне и шкура гималайского медведя.

Поднимаясь в лифте, Лютров гадал, застанет ли он ее на этот раз, и чем ближе поднимался к своему этажу, тем больше волновался. Волнение переходило в спокойную радость, если в ответ на его звонок слышалось шлепанье тапочек и доносилось из-за двери:

– Это ты?

А затем уж открывалась дверь, и она висла у него на шее. Валерия была далеко не легкой, и он изрядно напрягался, чтобы удержать ее, но радости от этого не уменьшалось.

– Что, соскучился? – спрашивала она, делая ему рожицу, затем тыкалась губами в щеку, велела мыть руки и бежала на кухню готовить ужин.

…Иногда по вечерам к Лютрову по старой памяти приходил Шурик, чтобы посмотреть «большой хоккей на большом экране», и Валерия принималась с таким удовольствием потчевать парнишку чаем и пирожными, что у Лютрова саднило на душе.

«Боже, неужели случится это, и она родит мне сына, – думал он, глядя на них. – И я увижу их вдвоем, услышу их голоса, смех, и все это будет принадлежать и мне?..»

Позднее, сидя перед зеркалом в мохнатом халате, она вдруг спросила:

– Отчего ты такой?

– Какой?

– У тебя измученные глаза. Я еще раньше заметила.

– Наверное, устал…

– Нет.

– Нет?

– Ты не хочешь говорить правду.

Она быстро поднялась и подошла к нему, с каким-то новым выражением взглянула ему в глаза.

– Я знаю.

Привычно, скользящим движением оплела руками его шею, прислонилась головой к плечу и минуту молча стояла так, а он боялся пошевельнуться. – Боишься говорить… что хочешь сына?

– Куда мне…

– Скоро тебе нужно будет только захотеть… Ты все будешь решать сам. Ведь осталось совсем немного?

– Вот освобожусь и… тогда?

Она кивнула. Он понял это по тому, как она шевельнула головой у него на плече.

Первоначальный замысел разработчиков предусматривал затормаживание штурвала автоматом дополнительных усилий на границе допустимых перегрузок: возрастающее сопротивление колонки рукам летчика должно восприниматься как предупреждение об опасности.

После трех полетов Лютров пришел к выводу, что эти гарантии недостаточны, и обескуражил разработчиков отрицательным отзывом.

– Во-первых, штурвал нетрудно протянуть через все эти пульсирующие остановки. Во-вторых, настройка автомата не предусматривает его подключение на виражах, где с не меньшим успехом можно развалить машину…

У ведущих инженеров бригады автоматики КБ были недовольные лица. Согласиться с летчиком – значило для них перечеркнуть часть уже проделанной работы, что-то начинать делать заново.

– Алексей Сергеевич, – возражал ему один из руководителей бригады, – на виражах до сих пор прекрасно справлялись пружинные загружатели: при больших дачах штурвала – большие усилия. Чтобы выйти за допустимые перегрузки, нужно преодолеть весьма ощутимое сопротивление пружин… Долотов считал это вполне достаточным сигналом и дал прекрасную характеристику работе пружинных загружателей на виражах.

– Что годится Долотову, не годится рядовому летчику. В полете с боевым грузом на борту нет времени гадать, ощутимо, нет ли сопротивления пружинных загружателей.

Инженеры из группы автоматики не уступали. Несколько дней они добивались от Данилова разрешения провести полет на виражи, уверенные в своей правоте. Данилов потребовал решение методсовета и после его согласия подписал полетный лист.

…Лютров ввел «девятку» в крен, насколько позволяли рули, а затем энергично взял штурвал на себя. Машина послушно сменила направление полета. Опасаясь чрезмерных перегрузок, он предупредительно отвел штурвал от себя, но перегрузки продолжали расти, превышая ограничения. Реакция машины на обратную дачу штурвала пришла с запозданием, а затем и отрицательная перегрузка ушла за пределы ограничений. «Девятка» перестала слушаться… Так неожиданно для себя и для инженеров КБ Лютров ввел самолет в раскачку, послужившую причиной катастрофы «семерки».

Зажав штурвал в нейтральное положение по усилиям, он все-таки не очень верил в однозначность принятого решения. Выждать, как бы ни было нестерпимо бездействие, выждать! Это было насилие над собой, укрощение многолетних навыков, ставших второй натурой… Он понял теперь, каково было Жоре Димову.

– Приготовиться к катапультированию!

Видел бы он лицо Витюльки в эту минуту. Отлично понимая, что Лютров не мог, занятый самолетом, сделать то же, Извольский притворился, что не слышал команды.

Лютров ждал, сработают ли демпферы тангажа, справятся ли?

Почувствовав, что колебания затухли, он не сразу поверил, как если бы происшедшее было лишено здравого смысла. Но раскачка прекратилась, он вывел «девятку» из крена и взял курс на аэродром.

– Витюль, возьми управление.

Лютров закурил и посмотрел на катапультное кресло Извольского. Красно-белые ручки, которые приподнимались при подготовке к катапультированию, оставались на своих местах. Державшийся за рога штурвала Витюлька, сощурившись, следил за курсом с видом оскорбленного в лучших чувствах.

«Обиделся, чудило!» – решил Лютров и, рассмеявшись, похлопал его по каске защитного шлема.

…В начале февраля они передали машину на госиспытания и неделю прожили на знакомом аэродроме, откуда Лютров летал на «С-44». Оценочными полетами занялся молодой и довольно решительный полковник, ухитрившийся не без труда снова ввести «девятку» в раскачку, но отмеченные величины перегрузок едва превышали норму. После перенастройки автоматов они с Извольским принялись провоцировать все возможные обстоятельства, вызывающие раскачку. Лютров делал рывки штурвалом на всех режимах по десяти-пятнадцати раз в полет, но автоматы срабатывали безукоризненно, самолет отказывался реагировать на явную глупость движений.

– Штурвал оторвать не боялись? – спрашивали у Лютрова повеселевшие инженеры КБ, когда по записям определяли, с какой силой он пытался это сделать.

Там же они провели полеты на отказы всех автоматических систем, в том числе в условиях взлета и посадки. Как и все испытания у земли, работа требовала максимальной собранности. «Девятка» отвечала всем требованиям для машин своего класса. Автоматика на управлении обеспечивала самолету надежность полетов в любых практически возможных условиях и работала с быстротой и точностью инстинкта птицы.