От дороги и направо - Станислав Борисович Малозёмов

Он попрощался со всеми, кто стоял в коридоре и, наклонив голову, ушел к себе в купе. Стало тихо. Мы ещё минут десять молча смотрели на пролетающие мимо черные трубы, украшенные сверху красотой неукротимых полыхающих фонтанов. В ладоши уже никто не хлопал.

– Ладно, Наталья, спасибо тебе за демонстрацию чудес наших советских. Потрясающее зрелище! – Я мягко тронул её за плечо. – Пойду спать. Если получится. Бабушки, наверняка, всё ещё жуют.

– Хочешь ещё чаю? – Наталья быстро достала подстаканник, воткнула в него стакан, налила из чайничка заварки и кипятка из бойлера. – А я тебе пирожок сэкономила. Валька из ресторана мне три штуки приносила. С ливером пирожок. Давай.

Я с удовольствием употребил пирожок. Выпил запашистый чай. Договорился с Натальей о том, что завтра она мне найдет точку, с которой можно получше рассмотреть диковинный мост, поцеловал ей ручку, что смутило её чуть ли не до слез. Потом пошел в свою нишу. Забрался, попытался о чем-нибудь хорошем подумать. Но не успел. Уснул мгновенно под шелест промасленной бумаги, в которую бабушки заворачивали  неизвестно какую по счету недоеденную до скелета курицу.

А как мне в ту ночь спалось! Какие сны про дом и Кустанай виделись! Не перескажешь. Да и не стоит. Я спал, смотрел приятные сны, бежало время, бежал поезд, бежала вместе с ними по правильному пути моя извилистая, но увлекательная жизнь.

Тем не менее, всё проходит. Прошли и сны. Я утро почувствовал сначала ушами, а уж после того открыл глаза. Странной была тишина. Она меня и разбудила. Да нет, рельсы под вагоном шуршали так же, колеса на стыках отбивали привычный ритм, тепловоз изредка выдавал веселый утренний свист. Но эти звуки не слышатся всем, кто к железной дороге привык. Они , если много и часто ездишь в вагоне, не воспринимаются ухом как посторонние, а чувствуешь их как, например, собственный кашель, обыкновенно и безо всякого желания вслушаться повнимательнее и поглубже. Меня же разбудило отсутствие посторонних раздражающих шумов, к которым я тоже вроде успел приспособиться. Я резко высунул голову из ниши. Точно: на нижних полках не было бабушек. Никто не бил яйца об столик, не прыгали стаканы в подстаканниках и никто не размешивал в чае сахар, вышибая ложками жалостный звон из тонкого стекла. Запахи колбасы, яиц вкрутую, сала и заветревшейся курицы, правда,  бабульки с собой захватить не смогли, но уже за то, что они исчезли сами, я сразу же мысленно поблагодарил и самих бабушек, и высшие силы, которые не дали им проспать свою станцию.

Мне захотелось выкарабкаться из ниши и лечь во весь рост на нижнюю осиротевшую полку с несвернутой постелью и тремя забытыми в суматохе карамельками в розовых обертках. Я бы там раздвинул на прежние места кости свои, да и душевно бы облегчил свой позорный статус живого багажа из ниши для чемоданов. Бабушки, родственницы, несомненно,  унесли с собой  генетически зверский, нечеловеческий свой аппетит вместе с недожеванными продуктами беспрерывного питания, чем облегчили-таки  мои  скрытые страдания голодного, но живого пока человека, который душил стойкое желание поесть сигаретами «Прима».

Ноги мои сами, опережая все рефлексы и мозговую деятельность, выбросились из ниши, захватив с собой и тело. Через мгновение я уже растянулся на полке, грыз карамельку и думал о доброй своей судьбе, которая всегда повернется к лесу задом, а к тебе передом, если ты до этого не подохнешь от физических пыток в нише для сумок или с голодухи. Минут пять я ловил кайф от человеческого бытия и уже разворачивал третью конфету, когда судьба хихикнула и опять развернулась передом к лесу. Открылась дверь, вошла проводница Наташа, а за ней, путаясь в лямках дорожных сумок и авосек с едой, протиснулась довольно молодая семейная пара. Видимо, бабушки соскочили недавно, а эти вошли на той же станции. Я глянул на часы. Было семь сорок пять.

– Ну, я же просила тебя! – прошептала Наталья, наклонившись прямо к уху. – Давай обратно. У людей билеты с местами. На вторую полку тоже не лезь. Застукают – так тебя сразу расстреляют, а меня с работы попрут. Лезь. Сейчас чаю принесу. Я оценил сворованную у меня ещё в Орехово-Зуево хохму, лежа отдал проводнице честь, стукнув вытянутой ладонью по пустой голове, и без энтузиазма поднялся.

Пока новенькие осваивались и переодевались, я вышел в тамбур и закурил.

Следом из соседнего купе вывалился полусонный и, похоже, вчера хорошенько врезавший водки мужик в пижаме. Плохо гнувшимися пальцами в руках он держал спички и коробку «Казбека». Стояли, в окно глядели. Я курил, а он пробовал достать одну папиросу, а не все сразу. От нас убегала влево и назад длинная деревня, из которой по проселочной дороге вдоль нашей железной ехали грузовик, бензовоз и бежали штук десять гусей. То ли они из грузовика выпали на кочке, а, может, просто не успели с утра хлебнуть бензина и с надеждой догоняли бензовоз. Деревня была красивая. Вся в деревьях, в палисадниках разноцветных, забитых ещё летними цветами, вся такая солнечная от бившего в неё прямой наводкой рассвета! Это была маленькая страна шустрых гусей,  невянуших цветов, ласковых собак и  бликующих брызгами рассвета оцинкованных крыш. В ней сразу же хотелось остаться жить и ездить с семи сорока пяти на бензовозе или, черт с ним, на грузовике.

– Ты, парень, из Москвы сам? – спросил мужик, мусоля во рту с трудом добытую папиросу. – Тогда помоги прикурить земляку.

Он не мог зажечь спичку. Промахивался ей мимо коробки. А если попадал, то в торец, об который спичка сразу ломалась. На полу подпрыгивали обломки спичек. Примерно половина коробки.

– Это я уберу без вопросов, – мужик согнулся и остался в таком наклоне минут на десять. За это время деревню мы проскочили и смотреть было не на что. Чистое пшеничное поле без комбайнов, тракторов и грузовиков снаружи и согнутый напополам мужик внутри. Я прикинул, что ещё минут через пять он уже сам не разогнется, наклонился, взял все обломки спичек в горсть и поставил мужика в человеческую стойку. Он посмотрел на меня очень проницательно и сказал, что он меня знает. Потому как мы с ним живем на одной площадке  в доме восемьдесят два на шоссе Энтузиастов, строение третье, корпус «Б». Во-о!  Ты ж меня тоже знаешь. Я – Игорёк. Ты – Витя Мухин из шестнадцатой хаты.

– Ты тоже к Юрасику едешь? – удивился он и сел на мусорный бачок.– А как ты узнал, что его уже посадили в «четверку» под Кустанаем?