Марк Азов - Визит «Джалиты»

— За то, что снял наблюдение! — Гуров мотнул головой, словно полоснул однорукого клином бороды. — Ты знаешь, кто такой этот грек? Связной Крымревкома!..

Истерзанный в бора ботик «Джалита» приткнулся среди шаланд за городом у рыбачьего посёлка. Как килевое судно он стоял на глубине, пришвартованный к дырявым мосткам на полусгнивших сваях. На пристани, на мостках, на палубе «Джалиты» не было видно ни одного человека. Только на мгновение откинулась крышка люка, высунулась красная феска грека — и в ту же секунду по мосткам гулко застучали бутсы: к ботику быстро шли солдаты с карабинами. Впереди — однорукий в офицерском кителе, позади — ротмистр Гуров с черным черепом на рукаве. Грек поспешно выскочил на палубу, захлопнул за собой люк.

— Здравствуйте, господин Михалокопулос, — раскланялся однорукий.

— Проверить трюм! — распорядился Гуров.

Солдат в фуражке с голубым околышем оттолкнул грека, который стоял на люке, и полез в трюм. Гуров тем временем совал свою бороду во все закоулки, простукивал борта, мачту, спасательный круг… и вдруг ловким движением разнял его на два круга. На палубу «Джалиты» посыпались разноцветные кружевные лифчики «Парижский шик».

Грек воздел руки к небу:

— Ах, подлец-турок! Какой круг продавал! Чтоб ты утонул совсем с этим кругом, контрабандист проклятый!

— Напрасно расходуете свой актёрский талант, — поморщился Гуров, — мы и не думали принимать вас за контрабандиста. — И обернулся к однорукому: — Ну что он там копается в трюме?

Однорукий наклонился к люку:

— Заснул, Горюнов?..

И вдруг упал на спину, грохнувшись головой о фальшборт — снизу его дёрнули за ноги. Из люка выскочил человек в шинели солдата, в его фуражке с голубым околышем и, прикрывая лицо рукавом, прыгнул за борт. Его тело вонзилось в воду почти без брызг. Ударили карабины, запрыгали по воде пулевые фонтанчики.

— Погодите, — сказал Гуров. — Что зря тратить порох? — И щёлкнул крышечкой часов. — Больше двух минут никто ещё не просидел под водой, даже я…

Всплыла фуражка, пробитая пулями.

— Царствие небесное, — сказал Гуров, — вернее, морское. — И захлопнул крышечку часов.

Из рубки выволокли солдата. Он был раздет и связан собственным ремнём, вращал белками глаз и, задыхаясь, мычал: рот был законопачен промасленными концами.

Однорукий вытащил кляп:

— Говори: какой он был?

— Чёрный.

— Негр, что ли?

— Чёрный, а там темно, как в преисподней.

— Ладно. Выудим труп — разберёмся, — буркнул Гуров и повернулся к греку: — А может, вы нам расскажете, кто у вас побывал в гостях?

Грек вместо ответа снял феску и перекрестился, глядя на море. Там плавало нефтяное пятно, будто утонул не человек, а подводная лодка.

Однорукий дёрнул его за рукав:

— Прошу, господин Михалокопулос.

— Не понимаю.

— Вы арестованы.

Гуров быстро сунул руку за широкий пояс грека и вытащил кривой турецкий ножик.

По дырявым мосткам застучали бутсы. Гуров с подручными уходил, уводя арестованного. Все смотрели только на грека, а если бы поглядели вниз, увидели бы сквозь щели мостков среди жёлтой пены и плавающего мусора запрокинутое лицо. Глаза у беглеца были открыты, он видел подбитые гвоздями подошвы, жёлтые краги Гурова и туфли господина Михалокопулоса…

Обычно Гарбузенко устраивал баню по субботам и тогда же — постирушку. Но сегодня он изменил своим обычаям: в пятницу среди бела дня искупался в ночвах — деревянном корыте и уже заодно вымыл Весту. Купая, он с ней беседовал:

— Ты когда-нибудь бачила такого дурня? Все люди приходят домой скрозь калитку, а он через забор. Это раз. Второе: все люди сперва стирают — потом выкручивают. А он с себя все снял, выкрутил — потом уже выстирал. И повесил сушить не на солнышке, как все люди, а в тёмном сарайчике. Такой дурень… Хотя и не дурее за других людей. Человек прыгнул в море — они и стреляют в море. А зачем человеку плыть в море, когда он может плыть до берега? Глупо и не умно. Что, нельзя поднырнуть под днище и вынырнуть под мостками? Воно же не пароход, что под него не поднырнёшь. Воно такое же корыто, как это, только заместо собаки в нём дизель стоит. — Гарбузенко задумался. — Слухай! А что, если в случае чего мы скажем, что я ремонтировал дизель? Га? Я ж таки правда ремонтировал дизель на «Джалите», когда они пришли… А что я ещё там делал, кого интересует? Да-а…. но почему тогда прыгнул в море, если только ремонтировал дизель? Что бы ты ответила на такой вопрос, если бы тебя спросили? Измазался в мазуте — хотел помыться?..

Может, Веста и нашла бы что ответить, если бы её спросили, но странный посторонний звук прервал монолог Гарбузенко. Это было кваканье автомобильного клаксона. Поспешно вытерев руки, Гарбузенко стащил с вешалки парадный бушлат, оставшийся ещё от морской службы, мичманку и выскочил на улицу.

У дувала, под гарбузенковской вывеской, стоял открытый автомобиль с красными кожаными сиденьями, никелированными фарами, откинутым гармошкой верхом. Местная пацанва густо облепила авто.

На грушу клаксона жал офицер в кожаном реглане. На флотской фуражке красовались автомобильные очки.

— Вы не тот, за кого себя выдаёте, Гарбузенко, вы не механик, — офицер вышел из машины и рукой в огромной перчатке приподнял капот. — Это, по-вашему, ремонт?

Пацанва, открыв рты, разглядывала автомобильные внутренности.

— Киш! — прикрикнул Гарбузенко. — Саранча! — захлопнул капот и сел в машину вслед за офицером. — Дайте газ. Проверим клапана.

Машина поехала, пацаны побежали сзади, но скоро отстали…

— Так кто кого поймал, Вильям Владимирович? — улыбнулся Гарбузенко. — Может, я нарочно того-сего не докручиваю, чтоб вы приезжали.

— Получается: я, офицер морской контрразведки, у вас на побегушках?

— Не у меня, а у своего автомобиля… По-моему, стучит во втором и третьем цилиндре…

Автомобиль выехал на набережную, стал пробираться среди телег с военными грузами, пугая клаксоном лошадей. О чём ещё говорил Гарбузенко, расслышать в уличном шуме и грохоте было невозможно. Но чем больше он говорил, тем больше мрачнел его собеседник.

Автомобиль остановился у особняка в стиле провинциального модерна.

— Займитесь клапанам», — сказал старший лейтенант, — а я поговорю с Гуровым.

Гарбузенко откинул капот, стал копаться в моторе, а старший лейтенант прошёл в кабинет Гурова, громадный, с модерными окнами разной величины и формы. Посреди кабинета на паркетном полу с виноградным орнаментом стояла кухонная табуретка. На табуретке сидел грек, господин Михалокопулос.