Юрий Пересунько - Искатель. 1982. Выпуск №5

«Ах, Валя, Валя, мальчик-глупышок». — Ирина Михайловна усмехнулась, вспомнив Приходько. Отхлебнув глоток согретого в ладонях коньяка, она лениво потянулась к кондиционеру, нажала блестящую кнопку. Накопившаяся за день духота начала быстро рассасываться, и в каюте посвежело. Ирина Михайловна поудобней вытянулась в кресле, закрыла глаза.

«Что-то расчувствовалась, старая, — усмехнулась она про себя. — Видно, он тоже вспоминает. Вспоминай, вспоминай, милок. В старых дам влюбляться не надо».

В дверь каюты постучали. Лисицкая недовольно поморщилась, лениво поднялась с кресла, поставила коньяк в холодильник и только после этого щелкнула замком, открывая дверь. На пороге, расцветая неотразимой для буфетчиц, поварих, официанток, а также незамужних пассажирок улыбкой, стоял Вася Жмых, саксофонист, проходящий по судовой роли как «Василий Митрофанович Жмых, артист оркестра, 36 лет, беспартийный».

— Ну, чего надо?

— Иришка-а, — Вася развел руками, — разве так настоящих друзей встречают?

— Друг… — Лисицкая посторонилась, пропуская саксофониста в каюту. — Все вы друзья, когда самим чего надо.

— Обижаешь, Ириша, — не обращая внимания на ее недовольство, вальяжно протянул Жмых. — Хоть, сегодня ради тебя на плаху лягу? А еще лучше — давай в кабак какой-нибудь завалимся. Угощаю.

— Да иди ты… — Лисицкая уже перестала дуться на Васю, спросила более мягко: — Ну чего тебе? Саксофонист посерьезнел лицом, сказал, словно оправдываясь:

— Понимаешь, Ирочка, друг тут один подвалил, корефан старый, хотели выпить, а магазин уже все, тю-тю. Не продашь пару бутылочек из личного запаса?

— Вот хмырь болотный. Ему водка нужна, а сам такую антимонию завел…

Когда довольный Вася Жмых ушел, Ирина Михайловна посмотрела на маленькие золотые часики, которые очень любила и не хотела менять ни на какую «Сейку», удивленно покачала головой — стрелки показывали начало одиннадцатого. Она засуетилась, прибрала волосы, проверила, заперт ли сейф, тщательно закрыла каюту и вышла на палубу.

Домой приехала, когда уже совсем стемнело. Копейка в копейку рассчиталась с таксистом и, не обращая на его недовольство внимания, зашагала к себе в подъезд.

Мать, неряшливая и неопрятная, с вечно распущенными космами седых волос, как всегда, сидела в кресле и смотрела телевизор, включив звук почти на полную мощность. Увидев вошедшую дочь, она хотела было встать, но потом раздумала и только махнула рукой, что означало: чайник, мол, на плите. Ирина Михайловна сбросила туфли, прошла на кухню. После коньяка страшно хотелось есть, и она загремела крышками кастрюль, пытаясь найти в них хоть что-нибудь горячее. Однако в доме ничего приготовлено не было. Пришлось довольствоваться сухой колбасой, огурцом да банкой шпрот, которую она нашла в холодильнике. Решила было достать припрятанную от матери бутылку коньяка, да раздумала — не хотелось напиваться на ночь. Затем вышла в комнату, спросила, не звонил ли Рыбник. Оказывается, не звонил. Она направилась было опять на кухню, где уже вовсю свистел носиком чайник, как вдруг раздался мелодичный звонок. Ирина Михайловна, даже не спросив, кто это, открыла дверь и застыла — на пороге стоял Монгол.

— Ты? — даже не спросила, а скорее выдохнула она, не в силах сдвинуться с места.

— Я! Должок-то помнишь?

…Когда первое чувство страха прошло, Лисицкая поняла, что Монгола гнала сюда не месть, а жажда денег и что пока он их не получит, ей бояться нечего. Ее тонкое красивое лицо исказилось, и она вдруг закатилась в приступе истерического смеха. Ошалевший от такой реакции Приходько тряхнул Лисицкую за плечи, спросил испуганно:

— Ты чего? Эй?

И от этой его встряски приступ внезапно кончился, Лисицкая рванулась из рук Монгола, ловким движением рук поправила взлохмаченную прическу, спросила с издевкой:

— И сколько же ты хочешь?

Монгол ждал этого вопроса все те два года, что провел в заключении, и поэтому ответил не задумываясь:

— Пятьдесят кусков.

— Что-о-о? — поначалу даже не поняла Лисицкая. — Не будь дураком, дружок! Ты сам влип, навел на себя хвоста, а теперь хочешь ободрать меня как липку?! Не-ет, не выйдет. — И она погрозила холеным длинным пальцем перед его носом.

Глаза Монгола сузились, начали наливаться кровью. Лисицкая поняла, что перегнула палку, сказала примирительно:

— Ладно, ладно, успокойся, получишь свою долю. Но и ты будь благоразумен: где я тебе возьму столько денег?

— Найдешь, — жестко сказал он и покосился на кухонную дверь. — Дай пожрать что-нибудь. Да и побриться, пожалуй, не мешало бы.

Лисицкая впустила Приходько в ванную, дала ему бритвенный прибор, которым пользовался Рыбник, затем прошла в комнату и, сказав матери, что у нее гость, заперла дверь на ключ. Затем она пошла на кухню приготовить что-нибудь поесть, к тому же надо было как следует обдумать создавшееся положение.

Ирина Михайловна чистила картошку, а в голове наслаивались, торопились мысли. Она еще не могла сказать ничего определенного, но кое-какие контуры уже обозначились в сознании, и это придало ей уверенность. Бросив нож в недочищенную картошку, она заметалась по кухне, затем села, вскочила опять, взяла с буфета карандаш, обрывок газеты, начала лихорадочно выводить цифры, выстраивая их в длинную колонку.

Теперь она знала, что надо делать.

Гладко выбритый, с мокрыми короткими волосами, расчесанными на пробор, появился Монгол. Лисицкая, успевшая успокоиться, критически оглядела его, сказала, удовлетворенная осмотром:

— Ну вот, совсем как киногерой, хоть в ресторан с тобой иди.

— Ходили уже, — буркнул Приходько, голодными глазами косясь на стол.

— Ну, ну, кто старое помянет… — Ирина Михайловна из-за буфета достала бутылку коньяка, спросила с ехидцей: — Пить-то еще не бросил?

— Отвык.

— Ничего, скоро опять привыкнешь. — Она сковырнула фольгу с горлышка, разлила коньяк по рюмкам. — Ну, за твое возвращение.

Распаренный и почти двое суток ничего не евший, Монгол почувствовал, как у него от одного только запаха коньяка закружилась голова. Хотел было отставить рюмку в сторону, но дикое желание выпить вдруг навалилось на него. Он зажмурился и одним глотком, даже не ощутив вкуса, выпил коньяк. И почти одновременно с этим почувствовал, как бешеной коловертью закружилась голова. Он ткнул вилкой в шпроты, потом в колбасу и начал пожирать все, что было на столе, запихивая в рот огромные куски хлеба. Наконец насытился, в голове начало проясняться, откуда-то издалека донесся голос Ирины:

— Ты хоть бы рассказал, как бежать ухитрился.