Виталий Мелентьев - Одни сутки войны

Она вынесла их на взгорок, на простор, за кустарник, и помчалась к командному пункту. Пленный брыкался и стонал. Маракуша посмотрел на него и вытащил кляп. Гауптман несколько раз глубоко вздохнул и стал ругаться. В смягченном переводе это звучало примерно так: «Развяжите, куда я от вас денусь?!»

И Закридзе, виновато покосившись на Маракушу, отпустил ремни.

Шарафутдинов постепенно стал розоветь. Он часто облизывал горько-сухие, черные от пыли и копоти губы, потом не выдержал и спросил у шофера:

— Вода есть?

Шофер молча достал из-под сиденья фляжку с крепким холодным чаем — он берег его для капитана Маракуши. Шарафутдинов выпил почти всю фляжку и быстро пришел в себя. Капитан Маракуша вздохнул и приказал:

— Переведи ему: пусть сдаст все документы сейчас. А то мало ли что… личное… может быть.

Нахохлившийся гауптман выглянул из-за поднятого воротника шинели и на довольно правильном русском языке спросил:

— Вы имеете в виду фотографии?

Маракуша с интересом обернулся.

— В основном. — Он знал, какие непристойные открытки носили с собой немцы и как потом наглели или, наоборот, краснели на допросах, отнимая массу времени.

А капитану Маракуше время было дорого. Он понимал, что захвачена важная птица, такая, которую немедленно запросят и в штаб армии и, вероятно, в штаб фронта. Значит, допрос в штабе дивизии должен быть коротким. Для него и для дивизии сейчас нужно было выявить силы и огневые средства противника перед фронтом дивизии. И Маракуша старался расположить пленного и сократить время допроса, на котором ему следовало присутствовать.

Пленный усмехнулся:

— Порнографией не занимаюсь. Фотография жены — в удостоверении личности. Все.

— Вы хорошо говорите по-русски.

— Два года в России не прошли даром.

Маракуша насторожился: или офицер странный — в нем не было обычного гонора, или в войсках противника что-то сломалось, и даже офицеры начинают переоценивать происходящее.

— Вы задаете загадки.

— Никаких загадок, — оживился гауптман. — Я командир дивизиона. У меня было достаточно времени для осмысливания событий и переоценки ценностей.

— Вы их переоценили?

— Находился в процессе.

— Понятно. Почти…

— Только не ждите, что я буду кричать «Гитлер капут» и доказывать, что был когда-то профсоюзным активистом.

Маракуша усмехнулся и быстро переглянулся с Шарафутдиновым.

— Этого от вас мы и не ждем. Мы, как и вы, народ строевой, и нам нужно дело. А дела, как вы, конечно, понимаете, касаются прежде всего нашего участка обороны. Затем вообще обороны. А уж затем… Впрочем, что там… дальше… не знаю.

— Я понимаю, — кивнул гауптман и грустно подвел первые итоги: — Значит, здесь меня не расстреляют?

Капитан Маракуша рассмеялся. Рассмеялся весело и раскатисто. Первый раз за все эти дни. Пленный подтянулся и уставился на капитана.

— До чего ж вы все на один манер, с одной колодки. Как армейские сапоги. Как только попадаете в плен, первый же вопрос: «А меня расстреляют?»

Гауптман нахмурился;.

— Вы, конечно, будете отрицать. Да и что вам остается?!

— Нам? Нам остается еще работать и работать. Но так как мы на войне, то работать будете вы. За нас. — Гауптман недоверчиво взглянул на Маракушу и тот спросил: — Вы считаете это несправедливым?

— В известной степени.

— Вот как?.. Что же вас, на курорт отправлять?

— Нет… Но если честно… — Он покосился на солдат, поколебался, но решил продолжать: — Если честно, то пока мы шли вперед, мы, армейцы, не всегда понимали, что делают за нашими спинами разные… чины. Теперь мы откатываемся назад. И кое-что увидели. Теперь многие, в том числе и я, считают, что, будь мы на вашем месте, мы бы живыми не оставляли…

Откровенность гауптмана насторожила капитана Маракушу. Такого от пленных он еще не слышал. Может, и правда — у противника что-то сломалось в душе? Но поскольку главным для капитана в данный момент являлись конкретные сведения, а не общее состояние войск противника, он вспомнил, что гауптман артиллерист и, как всякий артиллерист любой армии, больше интересуется целями противника, чем собственной передовой, и вовсе остыл. Что даст пленный ему, общевойсковому разведчику? Огневые позиции, боевые порядки артиллерии? Ну штабы, еще кое-что… Это важно. Очень важно, но капитану требовались сведения об обстановке на передовой, о резервах и многое иное, чего гауптман, скорее всего, просто не знает.

Но гауптман жаждал продолжения. Он поерзал и спросил:

— А вы, русские, думаете иначе?

— Мы ведь не только русские, мы еще и большевики.

— Пропаганда! Разве вы политик?

Маракуша усмехнулся:

— Нет, я строевой офицер.

— Тогда я не все понимаю.

— Поживете у нас — поймете.

Все примолкли. Машина кружила по лощинкам и перелескам, за ней завивался шлейф ярких осенних листьев, пахло пряной горечью увядания, но постепенно пробивалась и ясная свежесть зазимка: в лесу иней так и не сошел.

Закридзе дотянулся до Шарафутдинова и тихо прошептал:

— Думаю, докладывать не надо. О схеме.

— Почему?

— Зачем лишние неприятности? Схема — правильная.

Шарафутдинов подумал и решил:

— Нет. Надо доложить.

— Зачем? — рассердился Закридзе.

— Ты знаешь, как все может повернуться, если узнают о схеме и о тех людях?

— Пусть лейтенант докладывает. Я не буду.

— Нужно, чтобы он вернулся.

— Вот когда вернется, тогда и решим.

Шарафутдинов опять задумался. Кому докладывать? Замполита нет — все еще в прикрытии. Капитану Маракуше? Сейчас не до этого. А самое главное, нет лейтенанта. И Шарафутдинов с неожиданно появившейся в нем сдержанностью, даже, кажется, важностью, кивнул: пусть будет так, как решил Закридзе.

Подполковник Лебедев примчался в штаб дивизии раньше комдива. Он поздравил Маракушу и, упреждая его просьбу, оказал:

— Не волнуйся, капитан, артиллерия дождется и прикроет выход Матюхина в сумерки. Что дает пленный?

— Еще не знаю… Но, думаю, для нас он даст мало — командир дивизиона. Судя по документам, наши догадки подтвердились.

— Что ж, главная задача выполнена, кое-какие детали, конечно, узнаем…

Маракуша молча согласился, однако, прикинув свое, затаенное, предложил:

— Надо немедленно готовить разведку боем.

Лебедев насторожился. В разведке боем участвуют не столько разведчики, сколько линейные подразделения. Они завязывают настоящий бой, а десятки наблюдателей засекают огневые точки врага, его батареи, расположение его подразделений и начертание обороны. В сумятице боя действуют и разведчики. Они пытаются прихватить пленного, собирают документы. Но основная тяжесть лежит все-таки на линейных подразделениях. Они принимают бой, как бы прикрывая собой разведчиков.