Гевин Экстенс - Вселенная против Алекса Вудса

Герр Шефер кивнул с серьезным видом.

— По-моему, управление автомобилем и рождение детей требуют гораздо большей зрелости, нежели употребление спиртного. Но мы отвлеклись… — Он немного помолчал, пристально глядя на меня. — Откровенно говоря, я затруднился бы определить ваш возраст. Во многих отношениях вы производите впечатление человека, которому явно больше семнадцати лет, но в других — существенно меньше. Надеюсь, я вас не обидел?

— Нет. Мне и раньше такое говорили. Но я не представляю, что с этим делать.

— Ничего, — ответил герр Шефер. — Будьте собой. В немецком языке для таких, как вы, есть слово ein Arglose, но я не уверен, что смогу точно перевести его на английский. Что-то вроде «невинный», хотя это не совсем то. В буквальном смысле ein Arglose — это человек, лишенный хитрости. То есть человек, который именно таков, каким кажется, что называется, без задних мыслей.

— Я бы и рад схитрить, — пожал я плечами, — но у меня плохо получается.

— Именно это я и имел в виду, — кивнул герр Шефер. — Хитрость вам не свойственна.

Я задумался.

— Возможно… — после небольшой паузы сказал я. — Хотя это не всегда так. Например, сейчас я не до конца честен с мистером Питерсоном. Вы ведь к этому клоните?

— Нет. Здесь совсем другое, и мы оба это понимаем. Разве вы его обманывали?

— Нет. Просто не все рассказывал.

— Потому что хотели его защитить? Я прав?

— Ну да, — согласился я. — Если он узнает, что после нашего отъезда творится в Англии, то захочет вмешаться. Попытается защитить меня, но сделать ничего не сможет. Кому от этого будет лучше?

Герр Шефер снова кивнул.

— Вы ведь понимаете, какие вам грозят последствия? За дело взялась британская полиция. По возвращении домой вас наверняка задержат. Швейцарские законы не действуют на территории Великобритании.

— Знаю. Но я пока не думаю о последствиях. Просто не хочу, чтобы мистер Питерсон забивал себе голову всеми этими вещами. Только не сейчас.

— Хорошо, — сказал герр Шефер. — Тогда позволю себе задать вам еще один вопрос. Итак, вы сознаете всю тяжесть возможных последствий, но не намерены отступать от задуманного? Иными словами, вы не передумали?

— Нет. Я не передумал.

— Вы поступаете так из чувства долга?

— Нет. Просто я думаю, что поступаю правильно.

Я вытер последнюю тарелку. Герр Шефер махнул рукой, приглашая меня снова сесть за кухонный стол.

— Видите ли, Алекс, — сказал он. — С моей точки зрения, если вам хватает зрелости, чтобы принять подобное решение, значит, вы действительно достаточно зрелый человек. Я придерживаюсь взглядов, которые принято называть либертарианскими. Вам знакомо это определение?

Я на секунду задумался.

— По-моему, это что-то связанное с верой в благотворное воздействие свободного рынка. Или нет?

Герр Шефер улыбнулся.

— Не вполне. Либертарианцы считают, что каждый человек волен принимать любые решения независимо от того, что думают на этот счет другие люди. Единственное ограничение касается права эксплуатировать других людей или применять к ним насилие. Как видите, это довольно далеко отстоит от идеи свободного рынка.

Герр Шефер налил себе бокал вина и продолжил:

— Алекс, я искренне верю, что вы свободны в выборе решений так же, как свободен ваш друг Айзек. Никто не имеет права навязывать вам свою волю.

Я помолчал, вникая в смысл его слов.

— Это значит, что вы не намерены нам отказывать?

— Нет, потому что это противоречило бы всему, что я отстаиваю на протяжении последних десяти лет. Единственная причина, способная заставить меня или доктора Райнхардт отказать пациенту на этой стадии, — это сомнение в добровольности его действий. Или сомнение в том, что он в полной мере осознает, что означает его выбор. Но к вашему случаю это не относится.

— А новости? — спросил я. — Вы не станете рассказывать мистеру Питерсону, что про нас говорят в новостях?

— Нет. Я иначе понимаю свой долг. И ни в коем случае не желаю оказывать на него давление. Я ничего ему не скажу. — Герр Шефер сделал глоток из бокала и добавил: — Но вы не можете не понимать, что мы с вами находимся в разных условиях. Доля вашей ответственности несопоставима с моей.

— Вы считаете, что я должен сам ему рассказать?

— Нет. Решение принимаете вы. Я хочу лишь сказать, что вам не мешало бы посмотреть вперед. Готовьтесь к тому, что вас ждут трудные дни. Вам нужна полная уверенность в том, что вы все делаете правильно.

Я повернулся к стеклянной двери, выходившей в патио.

— Я все делаю правильно.

Теперь я знал: эта мысль, и только она, поможет мне пережить следующие двадцать четыре часа. Без нее я не продержался бы.

На доме не висело никаких табличек. Ни номера, ни имени владельца. Зачем имя, если в доме никто не жил, а тот, кто в нем бывал, задерживался не больше, чем на несколько часов? Курьеров — если предположить, что кто-нибудь что-нибудь заказывал на этот адрес, — наверное, просто просили «подъехать к дому». Поскольку других домов поблизости не было, опасаться, что его перепутают, не приходилось.

Согласно требованию закона дом располагался в небольшом индустриальном районе примерно в двадцати минутах езды к востоку от Цюриха. Несмотря на то что большинство швейцарцев в целом одобрительно относились к существованию подобных мест, мало кому из них хотелось жить с ним по соседству.

Поэтому здание возвели за городской чертой. Оно заметно выделялось на фоне складов и заводских построек, занимавших территорию, прилегающую к перекрестью двух крупных магистралей. Впрочем, устроители постарались, чтобы, невзирая на окрестный пейзаж, дом выглядел самым обыкновенным. За живой изгородью, сразу перед крыльцом, было отведено место для парковки. В самом доме имелись небольшая кухонька, ванная комната и прочие удобства. Мебель тоже не отличалась ничем особенным: два дивана, две кровати, круглый стол на четверых. Люстра на потолке, шторы на окнах… На стенах висели картины. Из больших окон и выходившей во внутренний дворик стеклянной двери в помещение лился солнечный свет. Для любителей музыки предусмотрительно поставили стереоустановку; на заднем дворе между цветочными клумбами журчал садовый фонтанчик. Из-за изгороди, отделявшей участок от промзоны, доносился приглушенный гул магистрали, ритмичный, как шум прибоя.

Когда мы затормозили возле дома, мистер Питерсон попросил меня не вытаскивать кресло-каталку. Хочу пройтись пешком, — написал он.