М Фоменко - Рог ужаса: Рассказы и повести о снежном человеке. Том I

Мы по очереди выходили наружу и звали Мэллори и Ирвина, надеясь, что они расслышат наши крики в реве бури и найдут обратную дорогу в лагерь. Ответа мы не дождались. Мы провели несколько поистине ужасных часов, прижимаясь друг к другу в этой палатке. В предвечерние часы ветер начал стихать. Мы стали осматривать склоны в поисках Мэллори и Ирвина, но никого не увидели.

Затишье позволило нам быстро спуститься в лагерь IV — ни один из нас не желал оставаться на ночь на такой высоте. Утром я твердо намерен выйти на поиски товарищей.

Я не оставлю их умирать на этой горе.

На этом теряется последний след Мэллори и Ирвина. Вы, вероятно, знаете, что останки Мэллори были найдены. В 1999 году экспедиция Симонсена обнаружила его тело на высоте примерно двадцати семи тысяч футов. Мы еще обратимся к вопросу, как тело оказалось там, но сначала я хотел бы напомнить, что именно я вам предлагаю. В 1924 году эта история была сенсацией. О восхождении писали все газеты мира. Мэллори и Ирвин стали национальными героями. Один из внутренних дворов колледжа Магдалины в Кембридже, альма матер Мэллори, был переименован в его честь; там был установлен мемориальный камень, который можно видеть и сегодня. Другой памятник был установлен в Оксфорде, где учился Ирвин. В соборе св. Павла прошла поминальная служба по Мэллори. Присутствовал тогдашний премьер-министр Д. Рамсей Макдональд, кабинет министров в полном составе и королевская семья, включая короля Георга V. И все это — в те давние дни, когда средства массовой информации были лишь жалким подобием сегодняшних!

Способны ли вы представить, какие возможности для экранизаций, франшиз, изданий и перепечаток открывают мои документы?

А я ведь даже не упомянул о главном откровении.

Все это имеет историческое, глобальное значение. Смею полагать, вы согласитесь со мной, когда прочтете последние записи в бумагах из жестяной шкатулки.

Для начала, еще одна запись Мэллори, датированная 9-м июня.

9 июня 1924

Приветствую всех с вершины мира!

Я пишу эти строки, греясь на солнце на самой вершине Эвереста. Ирвин поглощен фотографированием и старается сделать как можно больше снимков. Я водрузил на вершине маленький «Юнион Джек». Мы по очереди сфотографировались рядом с флагом; убежден, что по возвращении домой такой снимок наконец-то сделает меня героем газетных полос. Я поместил у флага портрет жены; фотография Рут была со мной на протяжении всего путешествия из Англии, и теперь часть ее, как и часть меня, навсегда останется там, на самой вершине моих достижений.

Мне не раз, особенно в течение последних тридцати часов, казалось, что нам снова придется отступить, что гора вновь одолеет меня. Но целеустремленность Ирвина, человека по-настоящему стойкого, помогла нам преодолеть все преграды.

С первой из них мы встретились вчера, ранним утром. Вскоре после выхода из лагеря VI мы опять заметили на свежем снегу неизвестные следы, которые вели от лагеря в сторону пиков. Мы подняли глаза — и я тут же услышал зловещий грохот падающего снега где-то над нами. Кажется, я заметил на гребне бледную фигуру, но времени вглядываться пристальней не оставалось: к нам уже неотвратимо мчалась снежная стена.

Быстрая реакция Ирвина спасла мне жизнь. Он вонзил ледоруб в слежавшийся снег и мы скорчились под небольшим снежным козырьком, помешавшим лавине снести нас в пропасть. К счастью, лавина была незначительная, но я был потрясен ее внезапностью и несколько минут не мог прийти в себя.

Сложный подъем с траверсами взад и вперед по склону занял несколько часов; мы были вынуждены ступать со всей осторожностью из страха вызвать новый обвал и очень устали, добираясь до гребня — а ведь нам предстояло еще немало таких подъемов.

Мы прошли траверсом к глубокой впадине, ведущей к восточному подножию вершинной пирамиды. Нортон говорил мне, что во время восхождения они продвинулись чуть дальше этого места, и мы решили назвать его путь кулуаром Нортона.

В этой точке мы расстались с кулуаром Нортона и совершили диагональный траверс северного склона. Мы быстро пересекли крутое, покрытое фирном пространство с несколькими пятнами свежевыпавшего снега. Далеко слева, если не ошибаюсь, мы какое-то время видели следы Сомервелла, но вскоре миновали место, где он повернул назад.

Я попросил Ирвина на минутку остановиться и мы обменялись скромными поздравлениями — предельная высота, какую достигал когда-либо человек, осталась позади. Основание вершинной пирамиды находилось всего в двухстах футах над нами, и к нему вел нетрудный подъем.

Мы двинулись в путь, но только после полудня вышли к подножию утеса, который видели снизу, с большого расстояния; его называют Второй ступенью{40}. Мы давно знали, что этот участок станет одной из труднейших составляющих любого восхождения.

Он оказался хуже, чем мы могли вообразить. Скала почти в сто футов возвышалась над нами массивным монолитом. Ирвина изрядно обескуражила громадность задачи, да и мне скала показалась непреодолимой; с такими я еще не сталкивался. Но это была моя гора, моя судьба.

Стиснув зубы, я полез на скалу.

Прежде я считал восхождение на Пиллар-Рок в Западных холмах{41} самым сложным эпизодом в своей биографии альпиниста, но «Вторая ступень» оказалась еще сложнее. Долгие, нескончаемые часы я сражался с нею, а Ирвин осторожно полз следом, повторяя каждое мое движение. Я карабкался вверх, отступал, переходил вправо, влево. Несколько раз мне пришлось возвращаться назад и менять направление.

Но я не готов был признать поражение. Уже близились сумерки, когда я перевалился через последний выступ, битый час не поддававшийся моим усилиям, и растянулся на спине, хватая ртом воздух, у подножия пирамиды.

Я помог Ирвину забраться наверх. В уходящем свете мы разглядели, что путь к вершине проходит по заснеженному склону с уклоном в сорок пять градусов, который ведет напрямик к вершинному гребню.

Нам пришлось заночевать на уступе; под нами, при свете звезд, словно раскинулось все мироздание. Спали мы по очереди и старались экономить кислород, так как утром нас ждали новые испытания.

Холод был адский, и я продрог до костей. Должно быть, мы до сих пор бы лежали там, спаянные с утесом в один мерзлый камень, если бы нас внезапно не разбудило то же высокое завывание, та же мелодия, что мы слышали минувшей ночью. Здесь, на вершине мира, она звучала как пение ангелов, и все же я со всей остротой сознавал, что звук раздавался над нами.