Михаил Лызлов - Черный осьминог

— Ложись-ка ты спать, Гриша, — ответил Захаров. — Утром ты мне все расскажешь.

Вот и Лиски. Станция сильно потрепана в период боев, шедших вокруг нее при Шкуро-Мамонтовском налете. Почти все пути забиты составами поездов. В помещении вокзала пройти почти невозможно: все занято пассажирами всех видов, красноармейцами.

Стоять пришлось недолго. Примерно через час поезд двинулся дальше и к утру уже был на полпути от Барановска.

Захаров поднялся совсем здоровым. Переменил перевязку, заливши рану йодом. Боли почти не было, и он мог свободно держаться на ногах.

После случая у станции Давыдовской весь поезд был превращен, что называется, в полную боевую готовность.

По распоряжению Захарова его отряд принял охрану поезда, на паровозном тендере был поставлен пулемет. У всех было несколько напряженное состояние.

Вот и станция Загорное. Начальник предупредил, что поезд простоит не больше пяти минут, и просил едущих не уходить далеко.

— Товарищ, а товарищ, — услышал Захаров, сидящий, свесив ноги, у входа в вагон. Обернулся и увидел старика с каким-то мешком на спине. Старик согнулся под тяжестью и с трудом переводил дыхание.

— Ты что, дедушка? — спросил Захаров.

— Перевезите вы меня, голубчики. Я хоть на площадке подожду. Куда ни просился — не пускают. И ехать-то мне недалеко, всего два пролета.

Старик был до того жалок, что Захаров, немного подумав, позволил ему устроиться на площадке одного из трех вагонов, следующих за паровозом. Кряхтя и кашляя, старик начал поднимать мешок, но сделать ничего не мог.

— Ребята, помогите деду мешок втащить, а то у меня рука не позволяет, — бросил Захаров в вагон.

Мешок был втащен, и забравшийся на площадку старик, крестясь и желая всякого добра помогавшему, уселся на него.

Свисток. Поезд тронулся. Полотно шло в гору. В вагонах шло обсуждение ночных событий. Случай с адской машиной и прошедшая перестрелка показывали достаточно ясно, что составом кто-то очень сильно интересуется, словно зная, кто и куда в нем едет.

Но все происшедшее ничуть не смущало ребят из отряда. Они привыкли к кипучей фронтовой жизни, привыкли к обстрелам и стычкам.

Да и погода была такая, что совсем не располагала к дурным мыслям. Было солнечно, и прохладный ветерок, приносящий с собой аромат осени, врывался в открытые двери и окна вагонов, освежая лица пассажиров.

Кругом расстилались казавшиеся бесконечными степи, на которых еще можно было увидеть осенние цветы.

Поезд пробегал через маленькие мостики, перекинутые через степные ручьи и речки. Временами мелькали белые селения, притаившиеся в зелени садов.

Все было так мирно, спокойно… И вдруг резкий толчок — и весь состав поезда понесся в обратную сторону, а паровоз, почтовый вагон и один из вагонов, в котором была часть отряда, продолжали двигаться вперед. Состав, идя под гору, развивал бешеную скорость. Вагоны вздрагивали и, как закусившая удила лошадь, готовы были на одном из поворотов сорваться с рельс.

Мешочники, обезумев от страха, бросали свои мешки и соскакивали сами.

— Что делать, товарищи? Соскакивать или ждать, когда поезд полетит под откос? Помощи ждать неоткуда, это вы понимаете сами, — спокойно сказал Захаров, обращаясь к отряду.

— Товарищ Захаров, дай я на крышу влезу и посмотрю, может, паровоз нас догонит, — сказал Козленок.

— Как же ты на таком ходу полезешь, дурачок! Сиди-ка здесь. На крышу, действительно, лезть надо, но полезет кто-нибудь другой. Товарищ Бучнев, ведь ты в цирке раньше акробатом служил — ну-ка, покажи свое искусство.

Бучнев, молодой, гибкий малый, не говоря ни слова, сбросил сапоги и обратился к товарищам:

— А ну, кто-нибудь, подсадите меня на крышу — ухватиться.

Схватившись за крышу, он резким броском закинул вверх ноги и исчез на крыше.

Скоро послышался его голос:

— Паровоз гонится за нами, на буферах сидят двое и готовятся зацепить нас, как только подойдут вплотную. Я спущусь на площадку, да, кстати, посмотрю, не умер ли наш дед от страха.

Состав пронесся через закругление, и тут все увидели не больше чем в нескольких саженях буквально летящий задним ходом паровоз.

— Держись, ребята, скоро зацепим, — можно было разобрать голоса сидевших на буферах.

— Ах ты, черт старый… — послышался с площадки голос Бучнева. Но в этот момент буфера паровоза стукнули о буфера вагонов и как бы прилипли к ним, заглушив конец фразы.

Согнувшись и совсем забыв о том, что каждую минуту можно полететь под колеса вагонов, сидевшие на буферах ухитрились накинуть прицепную цепь на крюки, и паровоз осторожно стал давать контр-пар.

Ход поезда замедлился — этому немало помогло и то обстоятельство, что миновали уклон. Наконец, поезд стал недалеко от моста через Дон.

Словно мухи, с поезда запрыгали на землю пассажиры.

Кто плакал, кто смеялся, кто орал что-то несообразное, кто крыл, сам не зная кого, «в бога, веру, мать».

Сцепщиков, из которых один оказался Тихоновым, а другой матросом, едущим с побывки в Ростов, чуть не закачали до смерти. Отдуваясь, они еле-еле дышали.

— А Бучнев-то где? — спросил Захаров. — Не слетел ли он на повороте?

— Да здесь я. Некуда мне деться. Вы вот лучше сюда пойдите, — послышался его голос.

Несколько человек подошли к площадке и увидели Бучнева, который вытряхивал из стариковского мешка землю, кирпичи, какое-то тряпье и тому подобную дрянь. Тут же, на площадке, валялась седая борода, парик, старый драный зипун.

— Что это за мусорный ящик такой?

— А вот прочтите письмо этого старого черта, так все узнаете.

«Если кто уцелеет, так знайте, что всюду за вами тянутся щупальца „Черного осьминога“, который, в конце концов, передушит вас поодиночке. Помните, что ни один шаг не пройдет без нашего ведома.

Помните, что мы не знаем слова „пощада“.

Помните, что мы тенью будем ходить за вами, обрушивать удары на ваши головы тогда, когда вы этого меньше всего ожидаете.

Помните, что вы обречены на гибель.

„Черный осьминог“».

— Что это за «осьминог» такой? — спросил кто-то.

— А это чудовище морское, которое щупальцами, — их у него восемь, — к своей жертве присасывается и кровь сосет.

— Ничего, товарищи. И на этого самого «Осьминога» крючок хороший найдем. Да такой, с которого не сорвешься, будь у тебя хоть сто ног, — заметил Захаров.

— Правильно, товарищ, — послышались возгласы. — Довольно «осьминоги» эти рабочей да крестьянской крови насосались! Конец и им придет! Пусть бахвалятся. Нас ведь этим не испугаешь. Били мы Мамонтова, Шкуро, Краснова, Каледина. Многих били. Побьем и Колесникова и всяким «Черным осьминогам» щупальца в один момент пообрубим.

— Пора в путь. И так много времени потеряли, нагонять придется, — послышался голос машиниста.

Пассажиры быстро разместились, и поезд тихо пополз вперед, как бы ощупывая каждый кусочек рельс.

Часам к девяти вечера вполне благополучно добрались до Барановска, где на самой станции отряд встретил уездный военный комиссар и уполномоченный Губчека товарищ Фальберг.

— Ну, как дела, товарищ? — обратился к нему Захаров.

— Неважно, — ответил тот. — Кругом какая-то чертовщина творится. А хуже всего то, что сегодня из Москвы шифровку получили с извещением, что в Барановск выехал уполномоченный ВЧК товарищ Аренский, которого, однако, до сих пор нет и нет. Словно сквозь землю провалился.

Как только Митрий и Федька приготовились спуститься в неожиданно открытый ими ход в полу барановичевской башни, Павел Востряков, засучив повыше штаны и запрокинув голову, как ветер помчался в город.

Дорога, по которой мчался Павел, была ему знакома до малейшей извилины, каждый кустик, каждый поворот был ребятами изучен до малейших подробностей. Поэтому-то, несмотря на непролазную тьму, Павлу не приходилось нащупывать дорогу — мчался он, зная заранее, где надо повернуть, где подогнуться вовремя, чтобы не поцарапать ветками дерева лицо.

Хоть и был Павел еще молод, но он хорошо понимал, что ему предстоит выполнить важную задачу — лучшие друзья его подвергались большому риску, спустившись в подземелье. Он слышал также разговор этих двух таинственных людей. Кто они — Павел не мог бы сказать, но он понимал, что это враги Советской власти, а, следовательно, и его враги, что они замышляют отравить отряд чекистов, что они ненавидят тех людей в городе, которых Павел считал лучшими и, глядя на которых, Павел мечтал когда-нибудь сделаться таким же.

От быстрого бега ветер свистел мимо ушей и жег лицо. По ногам больно стегали невидимые в темноте прутья кустов.