Владимир Щербаков - Искатель. 1979. Выпуск №2

Наружник приклеился ко мне еще в Софии. Я засек его, когда прощался с Петковым и Искрой, но потом потерял из виду и решил, что ошибся. До самого Плевена я тешил себя мыслью, что все обошлось и Петков набился Слави в друзья по чистому совпадению, однако сухопарый все же возник на плевенском перроне, и все стало на места. Он ехал в соседнем вагоне, и проводник, очевидно, обеспечивал ему связь с кем-то, кто «вел» меня в моем: иначе трудно объяснить, каким образом агент ухитрился столь быстро догадаться, что я решил сойти, а не прогуляться по перрону. Страхуясь, я делал вид, что это именно так, не отходил от подножки, широко позевывал и демонстративно посматривал на часы, торчащие на фонарном столбе. Саквояж мой стоял в тамбуре — я рассчитывал снять его в последнюю секунду. Перрон был пуст, и за мной никто не наблюдал. Видеть Слави из своего вагона агент не мог, и все же он сошел — не спрыгнул второпях, а именно сошел как раз тогда, когда надо, — и потопал за мной в зал ожидания.

Итак, с кем же я имею дело? Петков, проводник, сыгравший роль курьера между вагонами, два хвоста. Многовато для скромной персоны Слави.

Судя по тому, с какой тщательностью обставлено наблюдение в дороге, в ДС не импровизировали, а имели время подготовиться. Следовательно, Петков успел дать знать кому следует, что я покидаю Софию. Когда? Мы же не расставались с ним ни на минуту — в ресторане, в гостинице, где брали саквояж, на вокзале… А Искра? Нет, и она не отходила от нас… Что же получается? Чертовщина какая-то.

Вновь, как давеча, вспоминая о причине обморока, я сознаю, что столкнулся с загадкой, решить которую не могу. Какая-то мелочь, крохотная деталька упущена, ускользнула от меня, и, вероятнее всего, безвозвратно.

Я хлопаю по карманам, ища сигареты, и, не найдя, лезу в саквояж. На самом дне, под бельем, у меня лежит запас — сотня «Арды» в мягкой упаковке. Тень ненадолго высовывает нос из воротника, но тут же успокаивается: сигарета в моей руке ничем не походит на пистолет, и, конечно же, нет смысла поднимать тревогу.

Я закуриваю и, сложив губы дудочкой, выпускаю тоненькую струйку дыма. Разгоняю ее рукой. И странно, это движение — простое и привычное — возвращает мне душевное равновесие… «А ну кончай курить!» — приказываю я себе.

Окурок, описав дугу, летит в урну, а я встаю. Не поворачивая головы, вижу, что агент беспокойно дергается на своей скамье. Подхватив саквояж и сверившись с указателями, я иду в туалет — не спеша, но и не слишком медленно.

Хвост, выдержав паузу, тянется следом. Невидимый шпагат по-прежнему связывает нас, поэтому, зайдя в кабинку, я прислушиваюсь и жду, когда хлопнет дверь соседней… Секунд пять прошло; очевидно, не новичок — не стал спешить… Э! А вот это зря! Залез на унитаз и подглядывает через перегородку.

Я стою, не поднимая головы, и тихо злюсь, вот настырный!

Придется справлять нужду под наблюдением. Неловко, но что поделать… Меньше всего мне хочется, чтобы агент догадался, что его засекли. Поэтому я держу очи долу и в десятый раз подряд читаю синюю надпись на унитазе — «Ниагара»… Латинский шрифт… Американцы, что ли? И чей только след не сыщешь в суверенном государстве болгарском!

Думая об этом, я машинально запускаю руку в карман макинтоша и выуживаю из него плотную бумажку. Листок из блокнота в клеточку. Записка… Детским крупным почерком с наклоном влево. «Вам грозит опасность…» Вот так сюрприз! На миг я забываю о тени, чей взгляд устремлен на меня поверх перегородки, и перечитываю послание. «Вам грозит опасность…»

Шляпа, плотно сидящая на голове, мешает мне поскрести макушку. Откуда она взялась, эта бумажка? Как попала ко мне в карман? За день я трижды снимал макинтош: в сладкарнице, давая хозяину почистить, в гостях у Петкова и в ресторане. Впрочем, нет. Четырежды. Вечером мы снова заезжали в ресторан… Ну же, Слави, вспомни, когда ты в последний раз лазил в карман… Все так же машинально и не думая о наружнике, я прячу записку и с силой тяну фаянсовую ручку сливного бачка. «Ниагара» издает урчание и извергает водопад… Уверен, на вокзале записки не было в кармане: я доставал билет и обязательно наткнулся бы на нее. Значит, бумажку подложили либо перед самой посадкой, либо в поезде… Кто и зачем?

Когда тебе страшно, самое разумное — плюнуть на все и бежать без оглядки. Но иногда лучше словно бы поглупеть и идти себе, как шел, точно происходящее не имеет к тебе от ношения. Так я и поступаю.

Ступив на грязноватый перрон софийского вокзала, я медленно — бреду по перрону, давая агенту возможность «зацепиться». Потом направляюсь в камеру хранения. Сдаю саквояж и получаю квитанцию Несколько раз пересчитываю сдачу. Агент терпеливо ошивается у щита с расписанием и чрезвычайно усердно изучает его. Вид у него усталый. Мешки под глазами набрякли и побурели. Шутка ли, протащиться за здорово живешь из Софии в Плевен и назад в Софию! Наверное, он проклинает меня за непоседливость и еще за то, что я не поехал в Тырговиште. Здесь скорее всего его должны были сменить.

Не позвонить ли Искре? Дома у нее нет телефона, зато он есть у подруги, и мне дано разрешение воспользоваться им, когда вернусь в Софию.

В киоске на площади я покупаю «Зору» и, не разворачивая, сую в карман — так, чтобы газета торчала для всеобщего обозрения. Надо же дать агенту пищу для ума. Сейчас каждый мой поступок кажется ему исполненным глубокого смысла, и пусть себе гадает — просто так я это сделал или подаю кому-нибудь знак. Впереди у меня два дела — визит к храму Александра Невского и звонок приятельнице Искры. После этого я двину свои стопы на бульвар Дондукова и постараюсь завалиться спать.

В трамвае агент и я ненадолго теряем друг друга. Я еду в моторном вагоне, а он в прицепном, и это делает честь его опыту. Новичок обязательно прилепился бы ко мне вплотную, раздражая своим присутствием. Хороший же наружник не позволит себе назойливости. Он скромен, аккуратен и тактичен. У моего есть все необходимые филеру качества, и он далеко пойдет, если, разумеется, его когда-нибудь не пристукнут в подворотне.

У храма, как всегда, многолюдно; я ныряю в толпу, смешиваясь с ней. Пожилые богомолки — а их здесь немало — питают слабость к скромным молодым людям, и я напускаю на лицо постное выражение. Оно действует безотказно: никто не толкает Слави, не преграждает ему пути к стоечке, за которой седовласый служитель церкви торгует свечками и бумажными образками.

— Будьте добры, потолще…

— Пять левов.

— Мерси. Не скажете ли, кто из святых покровительствует путешествующим и страждущим?

— Помолитесь пресвятой деве, она защитит вас и утолит печали ваши. И поставьте свечку святому Георгию.