Во имя Жизни (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна

Серые глаза смотрели с лёгким насмешливым прищуром, но тяжело, пристально. Коротко остриженные светлые волосы были влажными, частью топорщились, а частью липли ко лбу, ушам и шее. Лицо было простым, невыразительным и откровенно скучным. Было бы и совершенно не запоминающимся, если бы жизнь не внесла в него свои коррективы. Нос женщины явно когда-то был сломан и не очень аккуратно сросся, а по правой стороне лица, от виска вниз по шее на плечо и ключицу, цепляя уголок глаза и губ и исчезая в вороте халата, сбегал красно-белыми кавернами широкий след от старого и явно самостоятельно (потому что очень криво) зажившего ожога, по виду похожего на химический. Шрам вносил в черты лица асимметрии, стягивая уголок глаза вниз, а край губ, наоборот, приподнимая в вечной сардонической усмешке, что не добавляло привлекательности.

— Барс вернулся из долгого путешествия, и я хочу взять его в группу, охраняющую папашу Чуна. Проверь, что он умеет, — степенно проговорил кариот.

— Красивый мальчик, жалко будет попортить мордашку, — с лёгкой ироничной улыбкой, кривоватой из-за шрамов, сообщила женщина, чуть склоняя голову к плечу и внимательно меня разглядывая. В глазах плескалась насмешка.

— Ты сначала попорти, потом будешь жалеть, — я ответил спокойной и безмятежной улыбкой. Чтобы вывести меня из себя и спровоцировать на агрессию, нужно нечто большее, чем чьё-то ехидство. Во-первых, дрессура Петровича даёт о себе знать, а, во-вторых, лично себе я уже всё давно доказал, спорить же с окружающими просто не люблю.

— Ну, тогда не жалуйся, — она повела плечами и, повернувшись спиной, подошла к стене. Одно прикосновение, и стенная панель отъехала, открывая шкаф. Не обращая внимания на наше присутствие, Юнаро начала спокойно раздеваться. Впрочем, «начала» — это громко сказано, кроме халата на ней ничего не было.

Плотная тёмная ткань скользнула по коже, и — каюсь, я залюбовался. Если лицо женщины не блистало особой красотой даже без учёта шрамов, то её тело, напротив, было совершенным. Великолепно сложенное, гармонично развитое; красивая спина с прорисованными плавными изгибами мышц, узкая гибкая талия, мягкий контур бёдер, округлые упругие ягодицы и совершенно умопомрачительные стройные длинные ноги.

На спине женщины красовалась великолепная татуировка земного снежного барса. Я не большой любитель нательной росписи, но этот зверь был невероятно красиво исполнен; казалось, он шевелится и плавно потягивается при каждом движении хозяйки.

— Барсик, ты во мне сейчас дырку проглядишь, — насмешливо окликнула меня женщина, извлекая из шкафа белую футболку.

— Тёзкой залюбовался, — хмыкнул я в ответ, ничуть не смутившись. — Красивая киса.

— Лучше разомнись, а кису в галанете посмотришь, — одёрнула она меня, пряча ирбиса под футболкой и натягивая узкие эластичные леггинсы.

— Так интересней, — хмыкнул я. Бросив сумку со своими немногочисленными пожитками прямо на пол, убрал болталку в карман куртки, куртку положил сверху на сумку и, быстро разувшись, прошёл на середину ринга, в самом деле на ходу разминаясь.

— Хорошо двигаешься, — похвалила она, наблюдая за мной. — Позёрства бы тебе ещё поменьше!

— Надо же показаться потенциальному работодателю, — хмыкнул я.

Смешно, но пластика движений была пунктиком Петровича. Он утверждал, что настоящий бой может быть только красивым, а если красоты нет, то бой превращается в драку. Вот и вдолбил в меня свои представления о том, что такое «хорошо». Более того, с его пинка я почти три года параллельно с основными нагрузками ещё и — стыдно сказать! — бальными танцами занимался. А самое смешное, что кое-какие части тех занятий пришлись весьма кстати. Нет, не танцевальные па, но координация и чувство ритма сильно улучшились.

Вообще, анализируя отношение ко мне тренера, можно было с грустью констатировать: я не был для него человеком. Емельяненко воспринимал меня как кусок камня, из которого именно он, не соотнося свои желания с мнением этого самого камня, вырубал то, что считал правильным. Может, ему стоило стать скульптором? Может, у него в предках затесался кто-то из великих, и гены Микеланджело не давали покоя?

— Мальчик, шёл бы ты богатых бездельниц развлекать. Зачем тебе эта работа? — скрестив руки на груди, сочувственно и совсем без язвительности проговорила Юнаро, наблюдая за мной.

— Всю жизнь мечтал быть вышибалой, столько готовился, а ты — развлекать! — весело передразнил я. — Не бойся, я не буду сильно тебя бить.

— Если получится, я только порадуюсь, — хмыкнула она.

— Потанцуем? — не удержавшись, я шутовски раскланялся, протягивая ладонь в приглашении.

— Позёр, — вздохнула Юнаро, но шагнула ко мне.

Женщина была хороша. Нет, не так; она была изумительна! Плавная, быстрая, сильная, с великолепной техникой и выдержкой. Чувствовалась великолепная школа, очень странная для простого вышибалы; не галактический уровень, но для этой планеты — более чем неожиданно! Вот только на пятой секунде боя я окончательно для себя признал: я не могу её ударить. Не потому, что женщина; это ведь, в конце концов, спарринг, и собственную сестру я порой знатно гонял, когда она всё-таки уламывала меня на тренировку. И синяки были, и ушибы. Да, осторожничал, соизмерял силу, но не до такой степени.

Сейчас мне было элементарно жалко расцвечивать синяками такое великолепное тело. Поэтому я просто ушёл в глухую оборону, мягко отводя все выпады и удары и не поддаваясь на провокации. А ещё через несколько секунд понял, что я, чёрт побери, действительно танцую, и слышу в голове ритм пасодобля!

Не знаю, замечала ли это Юнаро, но я вёл её в танце, а никак не в бою. Впрочем, танец этот тоже был боем; старым человеческим кровавым развлечением, корридой, перенесённой на ровный пол танцевального зала и разделённой на двух людей. Женщина нападала — быстро, опасно, красиво, — а я исполнял партию матадора. И получал огромное удовольствие, прижимая к себе стройное тело партнёрши, ощущая ладонями его упругую силу и двигаясь с ней вместе под неслышный окружающим старинный ритм кастаньет. Шаги, отведённые удары, повороты; я почти видел, как плещется в моих руках мулета.

Одновременно случились две вещи. Заметившая, что бой превратился в нечто весьма странное и далёкое от изначального плана, Юнаро отступила, глядя на меня очень озадаченно. А я… я почувствовал возбуждение. Обычное такое, знакомое каждому мужчине ощущение, весьма неуместное в данной ситуации.

Чёртовы стимуляторы!

Чёртова баба!

Если бы передо мной сейчас оказался мужчина, всё было бы просто: мы спокойно, без лишних эмоций померились силами, и на этом бы проблемы кончились. Но этот проклятый танец и мой собственный азарт опять подстегнули гормоны.

Вот именно это сильнее всего отравляет мою жизнь все годы, которые я сижу на стимуляторах. Гормональный фон пребывает в таком виде, что Гольдштейн каждый раз, делая очередной анализ, долго и выразительно страдает. В спокойном состоянии всё как будто в норме, но стоит спокойствию немного пошатнуться, и привет. Иногда всплески порождают агрессию и раздражение, но чаще получается… вот так. Я периодически пристаю к доктору с вопросами о медикаментозном снятии подобных проявлений, но он каждый раз меня очень далеко посылает.

И в итоге мне остаётся два выхода из положения: либо каждый раз наносить себе серьёзные травмы, потому что пара переломов и отбитые почки сводят подобные поползновения организма на нет, либо идти и искать женщину. В крайнем случае, конечно, можно было ограничиться иными, чисто механическими способами удовлетворения собственных потребностей, но я питал к ним стойкую не вполне объяснимую неприязнь.

Знал бы кто, как мне надоели эти развлечения, и как хочется иногда после очередного напряжённого боя просто расслабиться и полежать на диване с книгой, а не давать организму дополнительные физические нагрузки. Скажи кому, ведь не поверят, заявят — зажрался парень!

Впрочем, сейчас, — не иначе, для разнообразия! — состояние оказалось не настолько плачевным, как бывало обычно. Злости и раздражения оказалось вполне достаточно, чтобы унять неестественные позывы организма, и ощущение возбуждения быстро пошло на убыль.