Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1

— Она отменно пообедала, — возразил я, — и, вполне возможно, не выйдет к ужину.

— Готов держать пари, вы ошибаетесь, — отвечал маркиз, рассмеявшись.

Он был прав, и я получил возможность удостовериться в её притворстве. Рядом с нею посадили некоего графа Бусси, который только что приехал в город. Молодой, красивый, легкомысленный, вот какую сцену изобразил он для нас.

Сей юный фат, доходивший в своих шутках до клоунады, а в нескромностях с женщинами даже до пределов допустимого, собирался уезжать в полночь и сразу же принялся напевать любезности своей прекрасной соседке, всячески подзадоривая её. Но перед ним была безмолвная статуя, он старался, не подозревая, что она могла смеяться над ним.

Я посмотрел на синьора Гримальди, который тоже с трудом сохранял серьёзное выражение. Уязвлённый молодой повеса продолжал свои нападения и предлагал ей самые лакомые кусочки, предварительно им опробованные. Но так как она неизменно отказывалась, он попытался силой вложить их в её рот. Красавица возмутилась и оттолкнула его. Видя, что никто не изъявляет желания защищать эту крепость, юный фат отважился на решительный  штурм. Силой завладев рукой соседки, он несколько раз поцеловал её. Она хотела освободиться, но когда поднялась со своего места, он обнял её за талию и посадил к себе на колени. Но тут встал муж, подал ей руку и увёл из залы. Несколько обескураженный, некоторое время смотрел покуситель им вослед, потом принялся хохотать, в то время как все присутствовавшие сохраняли глубокое молчание. Повернувшись к стоявшему за его стулом скороходу, он спросил, приготовлена ли ему наверху шпага, на что тот отвечал отрицательно. Тогда повеса спросил своего соседа, кто похитил у него даму.

— Её муж.

— Муж! Ну, это совсем другое дело. Мужья не занимаются дуэлями, и порядочные люди обязаны приносить им свои извинения.

Он встал, поднялся наверх, но почти сразу же возвратился со словами:

— Вот уж поистине глупый муж. Закрыл дверь перед самым моим нососм и посоветовал искать другое место для удовлетворения желаний. Не стоит труда оставаться здесь, но всё-таки жаль бросать дело недоконченным.

После этого он приказал подать шампанского и предложил всем угоститься, впрочем, безуспешно. Затем сделал изящный поклон и уехал.

Синьор Гримальди, провожая меня до комнаты, спросил, какого я мнения о только что происшедшей сцене. Я ответил, что не пошевелил бы и пальцем, даже если бы он натянул ей юбку на голову.

— И я тоже, но если бы она взяла мои сто луидоров, дело другое. Во всяком случае, мне весьма любопытно узнать, как эта сирена выберется отсюда, и поэтому я рассчитываю на вас, когда вы поедете через Геную.

На рассвете он уехал.

Утром принесли записку самозванной Астроди, которая хотела знать, буду ли я ждать её и подругу к ужину. Я позвал хозяина и велел приготовить добрую трапезу на три персоны.

Изъявив полную готовность, он сообщил:

— Я только что опять нашумел у кавалера Стюарда.

— Почему же? 

— Он задолжал мне за вчерашний день. И я не замедлю выставить его вон, хотя красотка и валяется на постели в падучей.

— Пусть она заплатит вам своими прелестями.

— Ну, мне до этого мало дела, уже не те годы. Да и скандалы мне совершенно не нужны, они только портят репутацию заведения.

— Иди скажи ей, что с сегодняшнего дня они с мужем будут получать кушанье прямо в комнату, а платить буду я, пока живу здесь.

— Это великодушно, однако известно ли вам, сударь, что за стол в комнате платят вдвое?

— Известно.

Как ни странно, я испытывал ужас при одной мысли о том, что эта прелестная женщина может оказаться на улице без всяких средств к существованию, кроме своего тела, которым, к тому же, упорно не хотела воспользоваться. Но, с другой стороны, нельзя было осуждать и хозяина, принадлежавшего к сословию людей, не отличающихся чрезмерной галантностью. Я же просто уступил порыву сострадания, совершенно не имея в виду собственный интерес. Пока я размышлял обо всём этом, явился Стюард с благодарностями и предложил пойти к его жене и попытаться убедить её сменить гнев на милость.

— Она не удостоит меня ответом, а вы знаете, это не очень приятно.

— Идите, ей уже известно, что вы сделали для нас, и чувство...

— К чему говорить о чувствах после вчерашней сцены?

— Этот господин в полночь уехал, иначе сегодня утром я убил бы его.

— Не представляйтесь фанфароном, мой милый. И позвольте заметить вам, что убивать его надо было вечером, а не утром, или, по крайней мере, бросить ему в лицо салфетку. Пойдёмте к вашей жене.

Она лежала в постели, лицом к стене, с натянутым до подбородка одеялом и рыдала. Я принялся уговаривать её, но, по своему обыкновению, она не отвечала ни слова. Стюард хотел оставить нас наедине, однако я сказал, что всё равно ухожу, поскольку ничем не могу утешить её, в подтверждение чего напомнил о ста луидорах, которые синьор Гримальди предлагал ей лишь за разрешение поцеловать руку.

— Сто луидоров! — воскликнул этот мужлан, добавив к сему отборное казарменное ругательство. — Что за нежности! Мы могли бы уехать к себе домой в Льеж. Даже принцессы позволяют целовать руку задаром. Сто луидоров! Это просто ужасно!

Его слова, вполне естественные в их положении, развеселили меня, и я уже собрался уходить, как вдруг несчастную охватили судороги, не то настоящие, не то притворные. Она протянула руку и, схватив случайно попавшийся графин, бросила его на середину комнаты, а другой рукой обнажила грудь. Стюард метнулся, чтобы поддержать её, но судороги усилились, одеяло совсем сбилось, и можно было видеть самые деликатные части тела. Наконец она успокоилась, но с закрытыми глазами, словно в изнеможении, сохраняла такую сладострастную позу, которую может изобрести лишь самая изощрённая чувственность. Я находился в крайнем возбуждении, да и как можно, созерцая подобные прелести, не испытывать непреодолимого желания обладать ими? В эту минуту муж оставил её и, предупредив, что идёт за водой, удалился. Я понял ловушку, но самолюбие помешало мне попасться. Конечно, вся сцена была разыграна для того, чтобы доставить мне животное наслаждение, а глупой спесивице — предлог для непризнания своего участия. Я пересилил себя и тихо закрыл одеялом то, что так желал видеть обнажённым.

Стюард отсутствовал довольно долго. Когда же он вернулся с полным графином, то нашёл меня совсем не в том состоянии, как ожидал. Я ушёл через несколько минут и отправился восстанавливать душевное равновесие на берег Роны.

Мне было досадно, что я поддался чарам этой мошенницы. Но все мои старания были напрасны — от ходьбы возбуждение лишь возрастало, и я чувствовал, что, каким бы ни оказалось удовлетворение, оно было необходимо для успокоения моего сбившегося рассудка. Её следовало купить за деньги, а не расточать знаки внимания. Я уже сожалел о том, что проявил, как мне казалось, утрированную деликатность. Ведь если бы, отдавшись мне, она продолжала жеманиться, было бы незатруднительно выказать ей своё презрение. В конце концов я решил объявить мужу, что заплачу ему двадцать пять луидоров, если он устроит мне свидание, где я смогу удовлетворить себя.