Сахаровский сборник - Бабенышев Александр Петрович

Я обращаюсь к ученым всего мира с призывом к защите репрессированных. Я считаю, что в защите безвинных допустимы, а во многих случаях необходимы такие чрезвычайные меры, как прекращение научных контактов и другие формы бойкота. Наряду с этим я призываю использовать все возможности гласности и дипломатии. Обращаясь к руководителям СССР, следует учитывать, что они обычно не знают, да и не стремятся, вероятно, знать о большинстве адресованных им писем и обращений; поэтому особое значение приобретают личные ходатайства государственных деятелей Запада, встречающихся с ними, и необходимо, используя влияние ученых в своих странах, добиваться таких ходатайств.

Я надеюсь, что тщательно продуманные и организованные действия в защиту репрессированных будут способствовать облегчению их участи, способствовать укреплению международного научного сообщества, его авторитета и действенности.

Я назвал это письмо "Ответственность ученых". Великанова, Орлов, Ковалев и многие, многие другие решили вопрос ответственности для себя, встав на путь активной и самоотверженной борьбы за права человека, за гласность. Их жертвы огромны, но не бесполезны. Именно эти люди меняют что-то в лучшую сторону в нравственном облике нашего мира. Другие их коллеги в тоталитарных странах не нашли в себе сил для такой борьбы, но многие из них стараются честно выполнить свой профессиональный долг. Действительно, надо профессионально работать. Но не пора ли этим ученым, в узком кругу часто показывающим много понимания и нонконформизма, проявить свое чувство ответственности более общественно значимым способом, более открыто — в таких вопросах хотя бы, как открытая защита своих репрессированных коллег, открытый контроль за реальным соблюдением законов страны и выполнением ее международных обязательств. И, безусловно, для каждого истинного ученого необходимо сохранить тот запас мужества и честности, который дает возможность противостоять соблазнам и привычкам конформизма. Мы здесь знаем, к сожалению, слишком много примеров обратного — иногда под предлогом сохранения лаборатории или института (обычно фальшивым), иногда — ради продвижения, иногда — ради возможности съездить за границу (главная приманка в такой закрытой стране, как наша). А ведь разве не позорное действие совершают коллеги Юрия Орлова, тайно исключая его из Академии наук Армении, и другие коллеги из Академии наук СССР, закрывающие на это глаза, как и на то, что он находится на грани физической смерти? Возможно, что рано или поздно многие активные или пассивные соучастники подобных дел толкнутся с возросшими аппетитами Молоха. Хорошего в этом мало, лучше избежать!

Для ученых Запада нет ни угрозы тюрьмы и лагеря за общественную деятельность, ни приманки заграничной поездки за отказ от нее. Но ответственность от этого не становится менее острой. Среди какой-то части западной интеллигенции распространено предубеждение против общественной деятельности, как политики. То, о чем я пишу здесь, — не борьба за власть и поэтому не политика. Это борьба за сохранение мира и нравственных ценностей, выработанных всем развитием цивилизации. Пример и судьба узников совести показывают, что защита справедливости, международная защита конкретных жертв насилия, защита высших интересов человечества — долг каждого ученого.

24 марта 1981 года

Горький

P.S. Уже после того, как статья была написана, Таня Осипова осуждена на пять лет лагерей и пять лет ссылки, к семи годам лагерей и пяти годам ссылки приговорен Генрих Алтунян и в лагере после четырехмесячной голодовки трагически погиб в возрасте 41 года Юри Кукк.

Андрей Дмитриевич Сахаров.

Горький. Апрель 1981 г. 

Я бежала, почти задыхаясь, по переходам. В голове стучали не мысли, а какие-то наплывы тревоги, растекающиеся по всему телу и сжимающие мышцы. По дороге еще задерживалась у автоматов, пыталась звонить. Курский. Под землей через Садовое. Подумалось: "Может, проехать троллейбусом за Яузу, посмотреть, что у дома?". Но троллейбуса нужно было ждать, и я побежала. С горки видна толпа у подъезда, как потом выяснилось — корреспонденты. Сразу за переулком Обуха возник тип с красной книжечкой в руках, потребовал у меня паспорт. Из-за его спины выглядывал второй. Посадили они меня в машину и повезли совсем недалеко, почти напротив, в дом над Яузой. Усадьба там, видно, раньше была и парк, потом детский туберкулезный санаторий, теперь — милиция. Там я просидела в красном уголке часа четыре. Мною не интересовались, но и не отпускали. Состояние было тупое, вокзальное, когда ожидание неотвратимо.

Понимала: с сегодняшнего дня началась новая полоса. До этого дня они Андрея не трогали, сегодня решились. Что это? Уверенность, что им все сойдет с рук? Проверка — как отзовется мир? Снова полное беззаконие сталинских времен? Неужели сегодня это возможно? Во что это выльется — страшно было подумать.

Потом вошел какой-то милиционер и сказал: "Вы свободны". В дверях столкнулась со Славой Бахминым.[1] Оказывается, его тоже задержали. Звоним каждый к себе домой и отправляемся на другую сторону улицы. В подъезде к нам присоединяется Феликс Серебров.[2] У дверей квартиры два милиционера в полной парадной форме (белые ремни, нарукавники) ошеломляют нас сообщением: "Все уехали на аэродром провожать". Ничего больше добиться не можем. То ли им "не положено" что-то другое говорить, то ли они и сами не знают ничего. А может быть, и то, что говорят, — туфта…

Так я запомнила этот черный день. Один из самых уважаемых человечеством людей, лауреат Нобелевской премии Мира, крупнейший русский физик, академик Андрей Сахаров без суда и следствия насильственно этапирован в город Горький, где ему определили местом жительства квартиру, охраняемую милицией и Комитетом государственной безопасности, режим изоляции, переписки и прочее, и прочее.

Все последующие дни мы слушали радио. Мир за пределами нашего государства, казалось, вот-вот взорвется от возмущения. Протестовали правительства, общественные организации и ассоциации, политические и общественные деятели, ученые, писатели, просто люди, знавшие его лично и знавшие о его деятельности.

Протестовали и мы, его соотечественники, но, увы, далеко не все, а лишь те, кто для себя молчание считал формой пособничества властям. Впрочем, наверное, я не права: среди молчащих были и такие, которые страдали от своего молчания, однако не сумели преодолеть великий страх перед репрессивной машиной. Уроки прошлого подкреплялись уроками настоящего, и это парализовало многих. Такими молчальниками оказались почти все ученые, в том числе — академики, все научные и общественные организации, в том числе и Академия наук. Это грустное и позорное обстоятельство обеспечило успех предприятия. Андрей до сих пор в Горьком, режим его содержания постепенно ужесточается, а из тех, кто шел с ним рука об руку в правозащитном движении, мало кто остался на свободе. За месяцы до его ссылки арестованы Татьяна Великанова,[3] Виктор Некипелов,[4] вскоре после ссылки — Мальва Ланда,[5] Александр Лавут,[6] Леонард Терновский,[7] Вячеслав Бахмин, Феликс Серебров, Татьяна Осипова[8] и многие другие. Волна репрессий прокатилась по всей стране. В лагерях свирепствует произвол. "Теперь все, теперь нет вашего защитника", — объясняют начальники подследственным и заключенным.