Дельфина Бертолон - Солнце на моих ногах

Если не считать… И вдруг: о нет, только не это…

Теперь ее сестра вопит из-за музыки, которую сделали громче. Пара рядом косо на нее смотрит.

– …так что приходится массировать им живот перед похоронами, чтобы стравить скопление газов! Ты только представь, а ну как дедуля примется выпускать своих голубков прямо посреди панихиды? Черт подери, ну и потеха! Э, ты меня слушаешь? В чем дело?

Маленькая роняет голову и смотрит на свои коленки. Большая оборачивается, ее лазерный взгляд обшаривает зал, фокусируется и останавливается.

– Что? Вон тот парень? Этот чудила? Он тебе нравится?

Маленькая мотает головой, но, конечно, уже слишком поздно. Молодой человек их увидел и улыбнулся с угла стойки. На нем теперь не полосатый свитер, а матросская тельняшка с ярко-красными рукавами. Он свежевыбрит, лучше причесан, шелковистые кудри пронизаны светом. Большая решительно отталкивает стул и идет прямо к нему.

Маленькая мертвеет.

Она совершенно подавлена при мысли, что у нее еще раз украдут ее место. Смотрит издали на сестру, которая о чем-то договаривается с парнем, и проклинает свою беспомощность, проклинает свое молчание, которое ничем не умеет заполнить, проклинает все, что не смогла высказать или, наоборот, высказала слишком много, и за эту бесстыдную ложь самой себе. Ей хотелось бы, чтобы рухнул потолок, здесь и сейчас, уничтожив ресторан, чтобы ее сестру засосало в воронку циклона и забросило на небеса – но вот они возвращаются, под ручку.

– Похоже, вы друг друга уже знаете?

Маленькая сомневается, можно ли узнать кого-то вот так, за столь малое время, поэтому ничего не отвечает. Веселый голос молодого человека выделяется из общего шума, как радиоволна на другой частоте.

– Мы встретились возле мусорных бачков!

– Да ну? Вот уж не думала, что она вообще способна встретиться с мужиком, даже возле мусорных бачков!

Большая хватает ее за подбородок и вынуждает поднять глаза.

– Слышишь, сестренка? Я горжусь тобой!

Сердце в груди Маленькой останавливается, таймер выходит из строя. У нее дрожат ноги, потом начинают дрожать руки, потом губы, потом глаза, она вся превращается в землетрясение.

– Эй, хватит нюни распускать! Это же комплимент!

Молодой человек внезапно меняется в лице. Смотрит на Большую, потом на Маленькую, потом на Большую.

– Перестань…

– Во что ты суешься?

– Ты же делаешь ей больно, неужели не видишь… Отпусти ее.

– Отпущу, коли захочу. Это моя сестра, понял?

– Отпусти ее.

Рука-шумовка сдавливает лицо. Короткие зазубренные ногти впиваются в кожу, но Маленькая ничего не чувствует, ей всего лишь немного холодно, это словно ледышка. Она видит, как на лбу старшей снова появляется огромная синяя жила, набухает и начинает трепетать, лицо багровеет, пунцовый прилив крови достигает скул. Парень стоит неподвижно, не похоже, что он боится – наверняка привык к диким зверям. Он выдерживает безумный взгляд с такой самоуверенностью, что пораженная Маленькая забывает о ногтях, впившихся в ее щеки. Давление ослабевает, Большая садится, стул пронзительно взвизгивает; строптивый молодой человек не сдвигается с места. Метроном на лбу сестры вот-вот взвоет, как реактивный двигатель «Боинга». Она хватает вилку и тычет ею в его сторону.

– Давай проваливай!

Подчинись. Подчинись. Пожалуйста, подчинись.

Маленькая умоляет взглядом, и парень в конце концов пожимает плечами.

– Идиотка несчастная.

Он поворачивается и идет к людям, облепившим стойку бара, как гроздья мошек. Пухлые пальцы Большой разжимаются, выпускают вилку; она хватает бокал, одним духом выдувает свое бруйи[9], снова начинает есть. Быстро. Все быстрее и быстрее. Маленькая смотрит в сторону молодого человека, молодой человек смотрит на них, говоря с другим парнем, и тот парень теперь тоже смотрит на них.

Ей стыдно. Так стыдно.

Мало-помалу Большая успокаивается, жила на ее лбу опадает, кровь отливает от щек. Вместе с аппетитом возвращается и ухмылка. Сердце Маленькой тикает снова.

– Я у тебя переночую, ладно?

Сидя на краешке банкетки, которая очень сильно пахнет ногами, Маленькая мечтает о сигарете; но даже законы против нее. Большая вихляется на танцполе, извивается, кокетничает, клеится к слишком молодым парням, потом исчезает в общем столпотворении.

Маленькая бросает взгляд на свои часики и зевает. Три часа ночи. Она избегает смотреть на липкий пол, усыпанный пакетиками от презервативов, и на пузатых мужчин, которые с вожделением пялятся на ее бедра, хлопая друг друга по спине. Из-за близорукости ей кажется, что заведение качается, словно лодка с плохо прорисованными контурами. Толпа кишит в отблесках стробоскопов, скопление голой, красной, потной плоти.

Снова появляется ее сестра; в ее руках два коктейля с воткнутыми в них зонтиками из звездчатого крепона. Она ставит один из стаканов на низкий столик и осушает другой одним духом. Поскольку Маленькая к своему не прикасается, выдувает и его тоже.

– Пошли танцевать!

– Я устала, хотела бы вернуться домой. Ты оставайся… А я вернусь…

Большая тянет ее за руку, вынуждает подняться. Но она слишком пьяна, ее заносит, как когда-то в розовом шелковом платье, она падает, поднимается, смеясь над собой. Ее зубы светятся в черных лучах, словно она проглотила неоновую трубку. Хватает сестру за талию, жмется к ней, трепыхается, музыка гремит слишком громко, до боли в животе.

Через какое-то время ей в конце концов становится плохо.

На Больших бульварах и под проливным дождем Маленькая останавливает такси.

По радио говорят, что из-за кризиса во всем мире скупают золотые слитки. Таксист, молодой сенегалец в гавайской рубашке, весело скалит зубы в зеркале заднего вида.

– Бабки, а? Всюду одни бабки!

Большая ерзает в постели.

Маленькая лежит, повернувшись к ней спиной, пытается держаться как можно дальше, цепляется за матрас, чтобы не упасть. Чувствует, как голое тело шевелится под одеялом, различает влажный ритмичный звук, суетливые движения руки. Металлическая клетка поблескивает в лунном свете, оттуда на нее таращатся две бусинки. Маленькая закрывает глаза, подавляя отвращение, и начинает строить забор, но у нее не очень-то получается. Крыса вертится на одном месте, словно в экстазе, словно разделяя наслаждение Большой. Маленькой так хотелось бы не слышать это сопящее колыхание за своей спиной, лихорадочное попискивание копошащейся и скалящей резцы твари, эти экстатические хрипы! Так хотелось бы провалиться сквозь землю, исчезнуть, чтобы ее стеклянная коробка отвердела, стала звуконепроницаемой! Хотела бы подушку безопасности и тонированные стекла, оглохнуть, онеметь, ослепнуть, чтобы ее уничтожили, истребили, хотела бы опустошить себя, стать всего лишь капелькой человечества на белых простынях. Но она не шевелится, по-прежнему не шевелится и ждет, когда это кончится.

Это кончается.

Теперь в темноте лежит только мертвый груз и мерно дышит, свернувшись клубком, лицом к стене.

По хлипким стеклам, по цинковым крышам стучит вода, играет какую-то пьяную синкопированную музыку. Льет нескончаемый ледяной дождь, прилетевший неизвестно откуда, серая пелена, затянувшая каменное небо, бетонирующая горизонт каждый божий день.

Бог?! Если бы я верила в Бога, было бы по крайней мере кого винить…

Шторы раздернуты, хотя с вечера были закрыты. Вдруг она вспоминает, вскакивает рывком на постели и озирается. Большая исчезла.

Она собирает с пола истоптанную одежду, срывает простыни, бросает все в стиральную машину. Засовывает в мусорное ведро разорванное платье, валяющееся на паркете, словно сброшенная змеиная кожа человеческих размеров. В углу комнаты крыса копается в опилках, разбрасывая свой помет с усердием землеройного снаряда. Глупо, но она надеялась, что эта тварь исчезнет вместе с сестрой. Теперь у нее впечатление, что Большая у нее в доме постоянно.

Она садится и заливается слезами.

Дышит и берет себя в руки.

Сушилка. Утюг. Пар.

Она обожает гладить, механический жест, плечо ноет, спину ломит – это тело передает вам привет.

Звонит телефон. Пускай звонит.

Чтобы чем-то занять руки подальше от телефонной трубки, она развешивает свои вещи в шкафу, по цветам радуги. Они не очень красивые, все подержанные, как Мамины книги, но она сама их выбрала и очень о них заботится.

По телевизору говорят, что этим летом в моде будет стиль «Бэби-Златовласка». Девушка с ангельским лицом встряхивает белокурой шевелюрой на фоне ледниковых снегов.

Честно говоря, она не думает, что могла бы так делать – встряхивать волосами и улыбаться по заказу.

Они обе были хорошенькими, особенно Маленькая, но никто их так и не захотел взять. Они ведь жили со Спящей красавицей, никому ничего не сказали, не позвали на помощь, а это ненормально. Значит, была в них какая-то червоточина.