Джон Ирвинг - Правила виноделов

Проезжая в джипе мимо дома сидра и увидев отца с сыном на крыше, Кенди забеспокоилась, как бы они не замерзли. Но мешать им не стала. Понадеялась, что их согреет правда. Подъехав к амбару, ближайшему к конторе, попросила Эверета Тафта помочь ей поднять у джипа брезентовый верх. И вернулась в контору за Уолли.

– Куда мы едем? – спросил он, когда она усадила его в джип и укутала одеялом, как будто увозила за полярный круг. – На Северный полюс? – пошутил Уолли, не дождавшись ответа.

– На пирс отца, – ответила Кенди.

Уолли знал, что пирс Рея Кендела и все его хозяйство разметало взрывом по земле и воде, но ничего не спросил. Уродливый придорожный ресторанчик Баки Бина был уже закрыт на зиму, так что они были совсем одни. Кенди подогнала джип через пустую автомобильную стоянку к невысокой гряде камней, защищающей берег от океанских волн. Остановились почти у самого берега, рядом с грудой старых балок – все, что осталось от пирса Рея, где они с Уолли много лет назад так любили посидеть вечером.

В кресле Уолли по песку и неровностям не проедешь. В двух шагах круглился большой гладкий камень. Кенди на руках перенесла на него Уолли, усадила и закутала ноги одеялом. Сама села сзади, прижалась к нему, обхватив его бедра ногами, чтобы было теплее. Они сидели лицом к океану, к Европе, как на санках, которые вот-вот скатятся вниз.

– Здорово, – сказал Уолли.

Она опустила подбородок ему на плечо, и щеки их соприкоснулись. Кенди обняла его руки, грудь и крепко сжала его высохшие ноги своими.

– Я люблю тебя, Уолли, – проговорила она и начала свой рассказ.

В конце ноября (время травли мышей) совет попечителей назначил доктора Ф. Бука врачом-акушером и новым директором детского приюта Сент-Облака; знакомство с ревностным миссионером состоялось в Портленде, родном городе покойного доктора Кедра, в штаб-квартире совета. Доктор Бук, еще не совсем пришедший в себя после перелета из Юго-Восточной Азии и болезни, которую он назвал «легкое подобие дизентерии», произвел на попечителей самое благоприятное впечатление. У него была спокойная манера держаться; волосы, подернутые сединой, пострижены почти по-армейски (туземный парикмахер, знаете ли, принес он извинение, выказав сдержанное чувство юмора; стригла на самом деле Кенди). Выбрит не совсем идеально, одет немного небрежно, держится просто, но говорит явно на ходу, как очень занятой человек, которого мало беспокоит, как он выглядит в глазах других. Совет по достоинству оценил медицинскую карьеру и религиозные чувства доктора Бука. Религия, по мнению благочестивой миссис Гудхолл, умеряет диктаторские поползновения, неизбежные у единоличного правителя. Доктору Кедру именно этого не хватало.

Доктор Гингрич с огромным удовлетворением наблюдал конвульсии, пробегающие по лицу миссис Гудхолл все время беседы с молодым доктором Буком, который, конечно, не признал в них чудаков, мимолетно виденных в гостинице городка Оганквита. Доктору Гингричу приятное лицо молодого коллеги кого-то напоминало, именно от этого он почувствовал к нему особое расположение. Но истовый миссионерский взгляд никогда бы не высек в его памяти тоскливое, мятущееся выражение в глазах молодого любовника, виденное им годы назад. Возможно, на зрение миссис Гудхолл повлиял нервный тик, но и она не признала в докторе Буке молодого человека из унылой оганквитской гостиницы. Скорее же всего, в ее подсознании прочно засела максима – служение детям и половая жизнь несовместимы.

Гомер не запомнил миссис Гудхолл и доктора Гингрича, потому что они ничем не поразили его воображения. Смесь желчи и неустроенности не так уж редко встречается в лицах людей. К тому же близость Кенди всегда застила ему окружающий мир.

Особенно совет поразило отношение доктора Бука к абортам: он заявил, что закон, разрешающий аборты, необходим и будет легальными средствами его добиваться. Но при этом, заверил он их, пока этого закона нет, он будет строго придерживаться существующего. Он верит в соблюдение правил и умеет им подчиняться. Попечителям нравились отпечатавшиеся на его лице следы невзгод и самопожертвования. Они узрели их в тонкой сетке морщин вокруг темно-карих глаз, в опаленной азиатским солнцем коже. Какой огромной ценой заплачено за спасение детей, умирающих от поноса! (Дело в том, что Гомер, добиваясь тропического загара, пересидел перед кварцевой лампой Кенди.) Но больше всего их порадовало заверение доктора Бука (религиозные убеждения – наивернейшая гарантия моральной стойкости, особенно в глазах миссис Гудхолл), что сам он никогда не будет делать аборты, даже если их и легализуют.

– Я просто не могу их делать, – солгал он не моргнув глазом.

Если закон когда-нибудь разрешит аборты, он будет посылать женщин к врачам «без предрассудков». Но по тону его было ясно, что эти врачи вызывают в нем отвращение. Несмотря на свою любовь к доктору Кедру, он верит, что аборты, которые тот делал, противны Божеским и человеческим законам. Отношение к доктору Кедру свидетельствовало о «христианском всепрощении» доктора Бука. Несмотря на многолетние споры об этом деликатном предмете, молодой миссионер проявил куда большую терпимость к Кедру, чем попечители. «Я всегда за него молился! – с жаром воскликнул доктор Бук. – И продолжаю молиться». Он едва сдерживал слезы – слабость, объясняемая, вероятно, перенесенным «легким подобием дизентерии». Совет, как и следовало ожидать, был этим растроган. Конвульсии в лице миссис Гудхолл достигли степени пляски святого Витта.

Когда же он высказал свое отношение к социалистическим взглядам сестры Каролины, у попечителей рассеялись всякие сомнения относительно назначения доктора Бука, если таковые когда и были. Он объяснил их тем, что горячая поборница справедливости по молодости лет подпала под чье-то дурное влияние. Он расскажет ей несколько эпизодов коммунистической герильи в Бирме, и это откроет ей глаза. Что до старых сестер и миссис Гроган, убедил совет доктор Бук, они еще несколько лет могут быть его добрыми помощницами. Закончил доктор Бук словами: «Самое главное – благотворное духовное воздействие», пролив бальзам на сердце доктора Гингрича.

Говоря это, доктор Бук протянул к ним раскрытые ладони; все в мозолях, они были не похожи на руки обычных врачей. Этот спаситель детишек, почтительно отметила миссис Гудхолл, наверняка помогал их отцам строить хижины или сажать деревья – словом, делал за морем тяжелую работу, какая там есть. Доктор Бук простер к ним руки как миссионер пастве или как добрый акушер, принимающий головку новорожденного, умильно думали, глядя на него, попечители.

А как удивительно благословил он их на прощание!

– Нга сак кин, – сказал он.

– Что это значит, переведите! – раздались возгласы.

Уолли, разумеется, научил его правильно произносить эти слова. В других он не был уверен, но в этих не сомневался. Он ошибочно думал, что это имя, так и объяснил Гомеру.

– Это значит, – сказал Гомер, ловя восхищенные взгляды слушателей, – да хранит Господь ваши души, которым не посмеет причинить вред ни один смертный.

Слова были встречены возгласами одобрения.

– И все это в одной короткой фразе! – воскликнула миссис Гудхолл.

– Это поразительный язык, – мечтательно проговорил доктор Бук. – Нга сак кин, – повторил он еще раз. И предложил произнести их всем вместе, приятно щекоча себя мыслью, как они завтра будут приветствовать друг друга этими сакральными словами. Он бы еще больше порадовался, если бы знал их настоящий смысл. «Рыбные биточки под соусом карри» – лучшего приветствия для этих идиотов не придумаешь.

– Кажется, с этим делом я справился, – сказал он Анджелу, Уолли и Кенди за ужином в «Океанских далях».

– Следовало ожидать, – сказал Уолли своему другу. – Ты можешь справиться с чем угодно. Говорю это, имея основания.

Наверху после ужина Анджел смотрел, как отец укладывает вещи в старый докторский саквояж. И в другие сумки.

– Не волнуйся, отец, – сказал он. – У тебя все будет здорово.

– Я не волнуюсь, – ответил Гомер сыну. – У тебя тоже все будет здорово.

Они слышали, как Кенди внизу катала Уолли в кресле по всему дому. Те играли в любимую игру Уолли и Анджела. «Летали», как говорил Уолли.

– С Анджелом тебе не тягаться, – подзадорил ее Уолли. – Мы с ним летаем быстрее.

– Летаю как могу, – засмеялась Кенди.

– Да перестань ты думать о мебели! – шутил он.

– Пожалуйста, помогай Уолли, – наставлял наверху отец Анджела. – Да и мать нуждается в помощи.

– Точно, – кивнул Анджел Бур.

Осенью погода в Мэне непостоянна; в пасмурные дни и в Сердечном Камне люди поеживались от промозглой сырости. Тяжелые белесые космы ходили над Питьевым озером, напоминая то жуков-плавунцов, то морось, висящую осенью над приютом. Даже в Сердечной Бухте туман, клубящийся на ярко-зеленых газонах в предвестье декабрьских бурь, наливал сердце свинцовой тяжестью – хроническое чувство, сопутствующее жизни в Сент-Облаке.