Жасмин Варга - Мое сердце и другие черные дыры

Помню.

– Я приезжала туда за Джорджией и знала, что папа заберет тебя, но меня не оставляло чувство, что я должна что-то для тебя сделать. Ты выглядела такой одинокой, даже тогда. Мне хотелось выйти из машины и обнять тебя, поговорить с тобой, но я так и не решилась. А когда с твоим отцом случилось это несчастье, я позволила страху еще больше завладеть мною. Прости. Мне так жаль. Так жаль, что я не смогла стать сильнее ради тебя.

Она порывается взять меня за руки, но я убираю их. Слезы текут по моим щекам, я вытираю их рукавом и прочищаю горло.

– Я хочу навестить папу.

Мама не отвечает, уставившись в пол.

– Мам, я правда хочу его увидеть. Мне кажется, мне это поможет.

– Он теперь не в тюрьме, – медленно отвечает она, и ее пальцы смыкаются вокруг моей ладони. Теперь я не сопротивляюсь. – Его перевели в психиатрическую клинику.

– Я знаю.

Она вскидывает голову:

– Что?

– Я пыталась увидеться с ним в Мак-Гриви, и там мне сказали, что его перевели. А без тебя меня не пустят в Святую Анну.

Она поднимает ко рту кулак и прикусывает костяшки.

– Ты возьмешь меня? – не отступаюсь я.

Глубоко вздохнув, мама медленно протягивает руку и гладит меня по волосам – жест, хорошо знакомый Джорджии, которого, мне казалось, я не дождусь уже никогда.

– Не уверена, что это хорошая мысль, но я посмотрю, что можно сделать.

– Обещаешь?

Мама прикасается к моим запястьям.

– Обещаю. Но и ты должна кое-что сделать для меня.

– Что?

Наши руки уже крепко переплетены, а она еще сильнее их стискивает.

– Поговори со мной о своей печали, Айзел. Тебе нужна помощь специалиста?

Я отворачиваюсь от нее:

– Не знаю.

Сколько себя помню, меня страшила мысль о том, чтобы признаться кому-то в своих проблемах. Ведь я была уверена: все воспримут это как лишний аргумент в пользу моей тяжелой наследственности. Но теперь я осознаю: мне никогда уже не исправить то, что натворил отец. И ничего не поделаешь с тем, что меня не было в тот вечер рядом, чтобы его остановить. Каждый день моей жизни он все равно будет виновным в смерти Тимоти Джексона.

И, возможно, черный слизняк будет жить во мне всегда. Вдруг у меня всегда будут плохие дни, когда тяжесть будет казаться невыносимой. Но как бы банально это ни звучало, возможно, хорошие дни стоят того, чтобы пережить плохие.

Слишком долго я мнила свое прошлое будущим, страшась придумать что-то еще, стояла на месте, боялась собственной кинетической энергии. Наверное, пришло время для смелого воображения, для движения. Время сразиться со своей печалью.

Интересно, можно ли объяснить это Роману. Заставить его увидеть, что я переменила решение не потому, что захотела его продинамить, а потому, что решила бороться. Мне предстоит найти в себе смелость, чтобы быть с ним до конца честной.

– Я подумаю об этом, ладно? – наконец говорю я.

– Конечно, – кивает она. – Но даже если ты не станешь говорить со специалистом прямо сейчас, пообещай мне, что будешь общаться со мной. Нельзя все держать в себе, Айзел. Больше нельзя.

– Я знаю. – Я снова утыкаюсь маме в шею. Вдыхаю цветочный аромат ее духов, напоминающий мне о том времени, когда я была маленькой, когда тяжесть внутри меня еще не стала такой всепоглощающей, такой невыносимой. Наверное, так тьма и побеждает: убеждает нас запереть ее в себе, вместо того чтобы выплеснуть наружу.

Я не хочу, чтобы она победила.

На литературе мы продвинулись от американских певцов депрессии к «Потерянному раю», перепрыгнув через Атлантическую лужу и перейдя от унылых американцев к не менее унылым англичанам.

Миссис Маркс явно влюблена в Джона Мильтона{ Джон Мильтон – английский поэт и философ XVII века. Самое известное произведение – поэма «Потерянный рай» о сотворении Богом мира, падении Адама и восстании Сатаны. – Прим. ред.}: она поминутно прижимает книгу к груди, словно младенца, которого один из нас собирается вырвать из рук безутешной матери и убежать с демоническим хохотом. Возможно, она многие годы добивалась разрешения изучать Мильтона на уроках и потому до сих пор ведет себя так, будто школьный инспектор вот-вот придет и прикроет всю лавочку.

Учительница меряет класс шагами. Это у нее такая фишка: рассадить нас полукругом и весь урок скакать вокруг.

– Как вы уже знаете, я алкаю крылатых фраз. Изящно выраженных мыслей.

Слово «алкаю» вызывает смешки по всему классу. Я тру глаза, изо всех сил стараясь не заснуть. В классе жарко и душно, а я и при нормальной-то температуре с трудом удерживаю внимание на миссис Маркс. Скашиваю глаза на часы: еще тринадцать минут – и физика!

– Но, как бы я ни любила афоризмы Джона Берримена, Сильвии Плат и Аллена Гинзберга{ Сильвия Плат и Аллен Гинзберг – американские поэты второй половины XX века. – Прим. ред.}, я неравнодушна к английской поэзии, – признается учительница под аккомпанемент новых стонов. Американская литература явно не снискала популярности в нашем классе. Вот так новость! – А Джон Мильтон может похвастаться званием автора моего самого любимого крылатого выражения всех времен и народов.

Она прерывает свое хождение по кругу, идет к доске и, схватив синий маркер, выводит:

[Разум], он в себе

Обрел свое пространство и создать

В себе из Рая – Ад и Рай из Ада

Он может{ Цитата дается в переводе Аркадия Штейнберга.}.

Зачитав цитату вслух, она поворачивается к классу:

– Кто скажет мне, что имел в виду поэт?

Стоны тут же смолкают, воцаряется гробовая тишина. Я перечитываю слова, эхом отдающиеся у меня в голове, и впервые за целый год раскрываю тетрадь по литературе в середине урока – она почти пуста, если не считать домашних заданий. В верхней части чистой страницы я записываю цитату из Мильтона.

– Айзел? – спрашивает миссис Маркс.

Поверить не могу, что она вызывает меня: словесница никогда меня не трогала, у нас было своего рода негласное соглашение. Я пожимаю плечами и тихо бормочу:

– Не знаю.

– Ну-ну, не стесняйся! – Она стучит маркером по белому пластику доски. – Я же вижу: ты что-то записываешь. У тебя должны быть какие-то соображения на этот счет, поделись ими.

Глубоко вздохнув, я перечитываю цитату в третий раз. Слова Мильтона словно бы приложили мой мозг о стену, заставив его искрить энергией.

– Это напоминает мне об Эйнштейне.

Класс вновь заходится фырканьем и стонами.

– Тишина! – рявкает миссис Маркс, – Продолжай, Айзел.

Знаю: самой же будет лучше, если остановлюсь. Еще неделю назад я бы так и сделала, но сегодня чувствую: во мне появилось что-то, не позволяющее молчать дальше.

– Я хотела сказать, что это напоминает мне теорию относительности Эйнштейна. Конечно, Мильтон говорит не о скорости света, а о восприятии жизни человеческим разумом.

Миссис Маркс одобрительно кивает, и я продолжаю:

– Но по сути, Мильтон и Эйнштейн говорят об одном и том же: наше восприятие субъективно, наши эмоции, наши взгляды – все зависит от точки зрения.

– Замечательно, Айзел! – восклицает миссис Маркс. – Тебе стоит почаще участвовать в наших дискуссиях.

К моему удивлению, по классу не пробегают шепотки и издевки, все молча слушают дальнейшие рассуждения миссис Маркс о «Потерянном рае». Перед самым звонком она раздает нам отрывки для чтения дома и, когда я уже выхожу, поднимает большой палец. Я киваю, улыбаясь глазами, и спешу по коридору в кабинет физики, чтобы успеть первой.

– Ой, Айзел. – Мистер Скотт вскидывает руки над головой. – Ни к чему так спешить.

– Извините, – отвечаю я, тяжело дыша, – просто хотела узнать, можно ли еще подать заявку на ту летнюю программу.

Его губы растягиваются в широкой улыбке:

– Да. Крайний срок – первое мая. Ты еще успеваешь. – Учитель подходит к столу и, вытащив из ящика буклетик, протягивает его мне, хитро подмигивая: – На случай, если потеряла тот.

Мне хочется сказать ему, что и первый по-прежнему у меня. А глянцевые страницы затерлись – так часто я их перелистывала, когда пыталась представить себя на месте этих улыбающихся ребят с огромными защитными очками на носу, что глядят в микроскоп или строят мост из зубочисток.

Пока я не смогла увидеть себя среди них, но уже допускаю подобную возможность. Нет, не так: чувствую в глубине потенциальную энергию для превращения в такую девушку.

Но я ничего не говорю мистеру Скотту – просто беру вторую брошюру и улыбаюсь:

– Спасибо.

Я уже иду на свое место, когда он спрашивает:

– Айзел?

– Да.

– Как продвигается ваш проект? Мне не терпится увидеть, что вы с Тайлером сотворили.

Ах да, мы же ездили в зоопарк. Кажется, с тех пор прошло сто лет.