Кэтрин Уэбб - Незаконнорожденная

Стук в дверь заставил Рейчел отпрянуть от окна, и свадебное, а по правде сказать, и единственное хорошее платье колыхнулось вокруг ее лодыжек. Оно было сшито из светлой желтовато-коричневой хлопчатобумажной ткани, имело короткие рукава и было присборено под грудью. Рейчел ощутила, как выбившиеся из прически локоны скользнули по шее, и она подумала, что теперь, наверное, с ними уже ничего не сделаешь. В комнату вошла Элиза, так и не дождавшаяся ответа на стук в дверь.

– Хотя вы и готовы выйти замуж за лавочника, знайте, что папа велел подать для вас ландо[6] к главному входу. Я сказала, что до церкви всего пятьдесят шагов и можно дойти пешком, но он настаивает: экипаж для свадьбы обязателен, – проговорила она таким тоном, будто сказанное совсем ее не волновало.

На ней было красивое атласное платье кремового цвета, отороченное затейливой вышивкой, куда более изящное, чем все, что когда-либо надевала Рейчел, и невеста подумала, что сегодня ее прежняя подопечная решила превзойти саму себя по части бестактности.

– Спасибо, Элиза. Я готова.

– Но… волосы…

– Сойдет и так. Да и погода сегодня ветреная. А кроме того, мистеру Уиксу все равно.

– Может, сойдет и так, но вам-то, наверно, не все равно. Ну-ка, присядьте на минутку. – Элиза взяла с туалетного столика несколько отвергнутых было шпилек и стала прикалывать на место выбившиеся пряди. – Следовало позвать Бесси, она бы помогла, – пробормотала девушка.

– Как ты не раз напоминала, у Бесси есть много других дел и она не обязана делать мне прическу.

– Это же день вашей свадьбы, мисс Крофтон. И я не понимаю, почему бы не приколоть спереди накладные локоны, чтобы выглядеть как надо. Мисс Крофтон, мисс Крофтон… Наверное, вам приятно услышать эту фамилию еще несколько раз, прежде чем стать миссис Уикс.

– Как мило с твоей стороны идти на свадьбу, которую ты не одобряешь, – проговорила Рейчел, которую этот разговор развеселил.

– Я не говорила, что не одобряю вашего брака. Мистер Уикс… хорош. Как раз по вам, на мой взгляд.

– Хороший и честный человек, который меня любит. Да, я тоже считаю, что он по мне, – сказала Рейчел и увидела в зеркале, как Элиза слегка покраснела, а ее плотно сжатые губы стали еще тоньше.

Тут Рейчел пришла в голову мысль, что Элиза, возможно, ей завидует. Она не раз заставала девушку подглядывающей из окна за Ричардом Уиксом. Он являл собой романтическую фигуру и был весьма привлекателен – более чем, чтобы очаровать пятнадцатилетнюю девушку. Рейчел понимала, что следует взять себя в руки: это обстоятельство не должно доставлять удовольствие, ведь Элиза, по сути, была еще ребенком. Тем не менее, когда Рейчел встала из-за столика, ее движения стали более решительными.

Рейчел спустилась по широкой лестнице со сверкающими перилами, прошла через вестибюль, где на полу был расстелен настоящий турецкий ковер, к высоким дверям парадного подъезда. На всем пути за Рейчел следовало ее отражение. Оно перепархивало с одного огромного зеркала на другое, словно навязчивое привидение, и в этой раздвоенности было что-то успокаивающее. Искушение увидеть женщину, похожую на нее как две капли воды, но все-таки существующую отдельно, было сильным. Она не решалась повернуть голову, чтобы посмотреть, потому что знала, кого именно увидит: только саму себя. Скорее всего, ей уже никогда не оказаться снова в таком роскошном особняке. Но Хартфорд-Холл был домом холодным и неуютным. Здесь редко слышался смех, несмотря на присутствие детей, и сюда редко приходили гости. Рейчел он представлялся грустным и тихим местом, особенно в сравнении с теплым и веселым домом, в котором она провела детство, и шумным пансионом с его девичьей болтовней, в котором она училась. Она вспоминала, как боролись друг с другом отец и маленький брат Кристофер – они катались по ковру, лежащему перед камином, колошматя друг друга по ребрам, пока не затихали, обессилевшие от смеха. Рейчел пыталась представить себе сэра Артура играющим таким образом с Фредди и не могла. Впрочем, возможно, в Хартфорде воцарилась тишина в какой-то мере и благодаря ей; она скорбела о потере родителей, какая-то часть ее самой умерла вместе с ними, – во всяком случае, ей так казалось.

Мать ушла первой в результате внезапной болезни, а отца не стало три года спустя, когда горе довело его до крайности, до скандала, и дом, а также всю мебель продали, чтобы оплатить его позорный долг. Доктора остались в неведении относительно истинной причины смерти, но Рейчел, которая видела выражение его лица, когда в последний раз пришла поцеловать отца перед сном, осталась в полной уверенности, что добрый и ранимый папа умер от стыда. Эта мысль была невыносима, и Рейчел гнала ее прочь. Когда экипаж отъехал от парадного подъезда, она увидела сороку, сидящую на столбике у ворот. К печали. Но Рейчел наперекор всему приветственно помахала ей рукой.

Нервы. Ничего более. В конце концов, ей предстояло изменить жизнь раз и навсегда. Ее волнение было простительным, особенно если учесть, что принимать все решения ей приходилось одной – она не могла обратиться за советом к родителям, к старшему брату или к старшей сестре. «Может, мне просто требуется, чтобы кто-то поддержал мой выбор». Она успела узнать Ричарда и научилась доверять ему, но его сватовство казалось таким поспешным. Иногда, когда он улыбался, у нее оставалось впечатление, будто у него в голове блуждают какие-то иные, более серьезные мысли. А иногда, когда он был серьезен, в его глазах плясали искорки потаенного веселья. Порой она поднимала глаза и обнаруживала, что он смотрит на нее с выражением, которого она не понимала и не могла разгадать. «Такие вещи узнаются со временем. Я научусь читать его мысли, а он научится читать мои». Но Ричард говорил, что любит ее, твердил это опять и опять и клялся хранить ей верность. Рейчел видела, какое впечатление она на него произвела, когда они встретились в первый раз. И все-таки ее сердце чуть не выскочило из груди, когда она шла в одиночестве по проходу между церковными скамьями, чтобы соединиться с ним перед алтарем. У нее не было родственника-мужчины, который смог бы ее сопровождать. Брата Кристофера лихорадка унесла в возрасте девяти лет, задолго до смерти матери. В последний момент сэр Артур решил сам исполнить роль отца и вручить ее жениху. Та половина церкви, где обычно сидят гости со стороны невесты, была пуста, но ей казалось, что эти места почти целиком заполнены дорогими ей людьми. Она воображала своих родных и знакомых, когда с гордой осанкой мерным, неспешным шагом проходила мимо рядов. Ей представлялось, что они довольны и одобряют ее выбор.

На Ричарде был его лучший синий сюртук и ослепительно-белый шейный платок. Волосы зачесаны назад, щеки и подбородок чисто выбриты. Ричард был поразительно хорош собой. Его взгляд казался ясным и встревоженным, когда он смотрел, как невеста идет ему навстречу. Потом он встал рядом – так близко, что их локти соприкасались, когда священник благословлял их. В этом прикосновении предугадывалось обещание того, что скоро между ними не окажется ничего, даже одежды. Рейчел почувствовала беспокойство при этой мысли. Сквозь окна церкви лился теплый солнечный свет. Рейчел ощутила запах мыла, которым Ричард этим утром намыливал щеки, когда брился, и легкий аромат камфоры[7], исходящий от его сюртука, а также терпкий запах свежего мужского пота. Пока священник говорил, она, скосив глаза, посмотрела в сторону и увидела, что Ричард не отрываясь глядит на распятие, висевшее над алтарем. Небольшие желваки на нижней челюсти двигались, но, когда он услышал, что ему предлагается произнести брачный обет, он повернулся к ней и не смог удержаться от улыбки. Когда же настал черед Рейчел, то, несмотря на старания, она заговорила так тихо и сдавленно, что священнику пришлось напрягать слух, чтобы расслышать клятву верности будущему супругу. Когда с этим было покончено, Ричард поднес ее руку к губам и, закрыв глаза, склонился перед ней.

– Миссис Уикс, вы сделали меня счастливейшим из людей, – прошептал он, а затем довольно засмеялся, как будто не мог больше сдерживаться.

Прядь рыжих волос упорно лезла в глаза и раздражала Пташку. Руки были липкими от лукового сока, поэтому отвести волосы в сторону девушка не могла. После того как она переставала готовить, от нее и так долго пахло стряпней. Несмотря на кусок черствого хлеба, насаженного на кончик ножа, прежде чем резать лук, – предосторожность, которой некогда научила Бриджит, – глаза ужасно слезились, а когда подошла Доркас, засвербело еще и в носу, да так сильно, что от злости пришлось стиснуть зубы. Доркас несколько раз разгладила фартук ладонями и улыбнулась. Она осталась маячить поблизости, так что Пташка могла видеть ее краешком глаза: Доркас напоминала муху, высматривающую место, на которое можно было бы сесть. Пташка глубоко вздохнула, положила нож и подняла брови. Улыбка Доркас уступила место сердитому взгляду, и у Пташки промелькнуло в голове: «Как низко пала эта девица, что вынуждена заискивать перед какой-то стряпухой».