Джеймс Боуэн - Подарок от кота Боба. Как уличный кот помог человеку полюбить Рождество

Впрочем, даже во время этих поездок я чаще всего был предоставлен сам себе.

Как-то раз мы встречали Рождество в Лас-Вегасе. Я почти все время просидел в номере, пока мама пропадала в казино. Делать было нечего, и я тупо пялился в телевизор. Проблема в том, что телевидение в отеле было платным, поэтому я все праздники смотрел один-единственный бесплатный канал, по которому транслировали анонс рождественского выступления Долли Партон. Представляете, какой кошмар? Я до сих пор иногда просыпаюсь в холодном поту, и в ушах у меня звучит пронзительное «Как дела, ребята?».

Еще мы побывали в Нью-Йорке. Поездка обещала быть на редкость увлекательной, но маму свалил тяжелый приступ мигрени, и мне пришлось за ней ухаживать. Кажется, я целую вечность просидел в комнате с наглухо задернутыми шторами. Один момент мне запомнился особенно ярко: озверев от скуки, я спрятался за плотными занавесками и стоял, прижавшись лицом к стеклу. За окном падал снег и сиял огнями Нью-Йорк – я на секунду словно оказался в фильме пятидесятых. Наверное, это самое волшебное рождественское воспоминание, которое я вынес из своего детства.

Были и другие, но далеко не самые приятные воспоминания. Например, во время одного длительного перелета я умудрился пролить на свой новый синий костюм целый стакан апельсинового сока. Мы летели бизнес-классом (понятия не имею, где мама достала деньги на билеты), и стюардесса повела меня переодеваться в хвост самолета. Пока меня не было, мама уснула. Когда я попытался пройти обратно, путь мне преградил высокий стюард, похожий на Барака Обаму. Не обращая внимания на мои слова, он настойчиво пытался усадить меня в эконом-классе. Помню неприступное выражение его лица и то, как он резко задернул передо мной занавески. Было такое чувство, будто меня наказывали за саму мысль о том, что я могу принадлежать к состоятельным людям, летящим бизнес-классом.

Как же он смутился, когда с четвертой попытки мне все-таки удалось прорваться к маме и проскользнуть в кресло рядом с ней! Мама спросонья никак не могла понять, что случилось. Потом она заверила стюарда, что я действительно пассажир бизнес-класса, но он, кажется, так до конца этому и не поверил. Думаю, случай в самолете в некотором роде определил всю мою дальнейшую жизнь. В глубине души я до сих пор чувствую себя мальчиком, по ошибке оказавшимся по ту сторону занавески. Никто не хочет, чтобы я разрушил их уютный мирок, да и сам мир воспринимает меня как чужого.

Не хочу показаться неблагодарным, не думайте, что я в чем-то обвиняю свою мать. Ей приходилось решать кучу проблем, а я был далеко не самым простым ребенком. Наверное, мама думала, что путешествия пойдут мне на пользу, позволят посмотреть мир и набраться приятных впечатлений, но я воспринимал их совсем иначе. У меня было чувство, что мама, устраивая такие праздники, пытается компенсировать свое отсутствие в моей жизни в течение всего года. Она не понимала, что мне не нужны ни пятизвездочные отели, ни полеты бизнес-классом. Я просто хотел больше времени проводить с ней дома, в нормальной семейной обстановке. А еще я хотел, чтобы меня любили.

Когда мне было десять или одиннадцать лет, мы года на два вернулись в Англию. Несмотря на переезд, Рождество так и осталось для меня довольно грустным праздником. Правда, теперь на то были другие причины. В первый год все вроде бы прошло неплохо: я отмечал Рождество вместе с отцом, его тогдашней женой Сью и трехлетней Каролиной. Думаю, в моей жизни это был самый нормальный праздник, с традиционным обедом за большим столом, обменом подарками и телевизионными шоу. Я наслаждался чувством принадлежности к большой семье и радовался тому, что отец рядом, а не на другом конце света. Но какое Рождество в кругу родных обходится без ссор? По пути к отцу мама купила на заправке куклу в подарок Каролине. Когда ее клали на спину, кукла плакала: «Уааа…» Моя сводная сестра была тогда совсем маленькой, и я поддразнивал ее – мне нравилось, когда она хныкала, как игрушечный пупс. Отца это очень раздражало. «Джеймс, прекрати!» – рявкал он то и дело. Наверное, уже тогда он понимал, что со мной не все в порядке.

Двенадцать месяцев спустя многие пришли к тому же выводу, и следующее Рождество я встречал в детской психиатрической больнице в Западном Сассексе.

К тому времени наши с мамой отношения окончательно испортились, мы постоянно ссорились. Мое поведение было настолько вызывающим и неконтролируемым, что мама заподозрила у меня проблемы с психикой. Один из врачей прописал мне литиум, но лекарство не помогло, и я оказался в больнице. Там меня серьезно обследовали, подозревая все возможные заболевания, от шизофрении до маниакально-депрессивного психоза, но так и не поняли, в чем дело.

О своем пребывании в психиатрической больнице я почти ничего не помню. Возможно, тому виной многочисленные лекарства, которыми меня пичкали. А может быть, мозг решил избавиться от неприятных воспоминаний. Впрочем, уколы, после которых меня неудержимо клонило в сон, я помню достаточно хорошо. Иногда это происходило внезапно: доктор со шприцем появлялся словно из ниоткуда, и секунду спустя я погружался в темноту. Мне было страшно, но я верил врачам и очень хотел поправиться. Конечно же этого не случилось.

Неудивительно, что Рождество в тот год прошло как в тумане. Помню только, что отец водил меня смотреть представление. Кажется, это была «Золушка», и один из персонажей бросал зрителям шоколадные конфеты. Мне спектакль понравился, а вот Каролина всю обратную дорогу проплакала из-за сломанной волшебной палочки. Удивительно все-таки, насколько избирательна наша память.

К следующему Рождеству мы вернулись в Австралию. Думаю, маму одолела тоска по дому, а еще она боялась, что меня запрут в больнице до конца моих дней. Поэтому она и ее новый бойфренд Ник решили, что лучше нам убраться из Англии подобру-поздорову. Возможно, мама надеялась, что австралийский воздух поможет мне излечиться. Но все проблемы мы забрали с собой: я по-прежнему был несчастным ребенком, и мы с мамой по-прежнему не ладили.

Я скучал по Англии и своему отцу. С Ником мне никак не удавалось найти общий язык, мы постоянно ругались. Помимо Рождества с отцом, моим самым светлым воспоминанием об Англии была медсестра Мэнди, добрейший человек из всех, кого я знал. Пока я лежал в больнице, она не только ухаживала за мной; мы очень много разговаривали, и она умела слушать меня, как никто другой. Когда я был ребенком, а позднее и подростком, ни один другой взрослый не утруждал себя тем, чтобы просто выслушать меня. Вернувшись в Австралию, я взял кошку из приюта для животных. Мы с ней по-настоящему привязались друг к другу, и я назвал ее Мэнди, чтобы она напоминала мне о хороших временах.

В остальном становилось только хуже. Я кочевал из одной больницы в другую, но врачи дружно разводили руками. Они не понимали, что со мной происходит. Какое-то время я провел в психиатрическом отделении Больницы принцессы Маргарет в Перте, Западная Австралия. А в семнадцать лет попал во Фрэнкстонскую психиатрическую больницу для детей в регионе Виктория, на противоположном конце страны. Я окончательно отбился от рук и экспериментировал с наркотиками; в ход шло все, начиная с клея и заканчивая медицинскими препаратами. Больше в больнице заняться было нечем. Так я пытался ускользнуть от мрачной реальности.

За время, проведенное во Фрэнкстоне, я видел такое, чего никому не пожелаю. Однажды похожий на неопрятного байкера парень, которого все звали Рэв, попросил у меня бритву. Я думал, он хочет привести себя в порядок, но, конечно, бритва была ему нужна совсем для других целей. К счастью, Рэва удалось спасти, однако я все равно чувствовал себя виноватым. Не думаю, что он всерьез настроился умереть, скорее это был очень громкий крик о помощи.

Люди часто говорят, что у них было тяжелое детство, но думаю, что я имею на это полное право. Развод родителей, постоянные переезды, иногда с одного конца света на другой, – все это выбивало почву у меня из-под ног. Думаю, вряд ли кого-то удивит, если я скажу, что, вернувшись в Англию в восемнадцать лет, я покатился по наклонной. В Австралии у меня обнаружили гепатит С; врачи решили, что всему виной моя наркозависимость, и предупредили, что десять лет жизни – максимум, на что я могу рассчитывать. Узнав об этом, я совсем пал духом (позже оказалось, что у меня очень сильная иммунная система, и десять лет для меня – далеко не предел, но тогда я об этом еще не знал!).

Я устремился в Англию, чувствуя себя приговоренным к смерти. В то время я мечтал стать известным музыкантом, но, конечно, ничего не добился. Первое время я кочевал по знакомым, но в конце концов оказался на улице. Вскоре я перешел на героин и другие тяжелые наркотики, которые помогали мне впасть в забвение и хоть немного притупляли чувство гнетущей тоски и одиночества. Я опускался все ниже на дно и порой искренне удивлялся тому, что до сих пор жив.