Сара Райнер - Один момент, одно утро

– Я знаю, что ты тревожишься, Анна твоя хорошая подруга. Но при всех твоих прочих бедах, думаю, тебе не стоит так близко принимать это к сердцу. Если нужно, пусть поможет кто-нибудь другой.

– Я ее ближайшая подруга, – возражает Карен. – И я живу совсем рядом. А что, если с ней что-то случилось?

– Ничего с ней не случится, Алан же написал: они легли спать. Она, наверное, отключила телефоны, чтобы никто не беспокоил. Думаю, ты так привыкла волноваться обо всем на этой неделе, что не можешь отключиться. Это можно понять, но я уверена, что с Анной все хорошо. Я присмотрю за детьми, а ты, если хочешь, можешь сходить к ней утром.

– Ладно…

Но Карен по-прежнему неспокойно.

Лу сидит в гостиной с матерью, тетей Одри и дядей Пэтом. Дядя Пэт пододвинул кресло с изогнутой спинкой поближе к телевизору; кроме прочих своих болезней, он еще плохо слышит и иначе, как он громко объяснил, не услышит ведущего. Одри и мать Лу вместе сидят на канапе, и их выпрямленные спины выдают их строгое воспитание («Сиди прямо!»). Лу развалилась в кресле, закинув ноги на подлокотник. Это кресло показалось ей наименее неудобным – обветшавшее, с откидной спинкой, мать считает его слишком неряшливым и никуда не годным и не выбросила только потому, что его любил ее муж.

Дядя Пэт загораживает Лу телевизор, но она все равно не смотрит на экран. Она чистит ногти – замещающая деятельность от досады после разговора о Саймоне.

«Неужели мать не видит, что я не интересуюсь мужчинами? – думает она, удаляя особенно упорную часть кутикулы. – Однако она быстро заметила, что я одета не подобающим для похорон образом. Да, у меня уже годы, годы, как нет бойфренда. С пятнадцати лет. Что, она думает, я делала все это время? Воздерживалась?»

Лу думает о Софии и ее поцелуе вчерашним вечером. Потом смотрит на мать – на ее шлем седых волос с тщательно уложенными волнами, как у Тэтчер, на ее надутые губы, на морщины, образовавшиеся от мимики, выражающей недовольство, – она пребывает в таком состоянии уже много лет. Но, несмотря на чопорную внешность, она родила двух дочерей с небольшой разницей в возрасте. Как-то она их зачала. Лу даже вспоминает, что отец намекал, что ее мать была на удивление страстна в сексуальном отношении. В конце концов, должно быть что-то, что тридцать лет удерживало вместе двух таких разных людей.

Эта ситуация мучает Лу изнутри всю ее взрослую жизнь. И как это странно… Вот она практически распласталась в кресле, ее тело трепещет всего лишь от воспоминания о поцелуе женщины.

– Я лесбиянка, – едва слышно бормочет она.

Но мать так погружена в телепередачу, что не слышит ее голоса.

– Ложись спать, мама, – говорит Карен. – Я поднимусь через минуту.

– Почему тебе не оставить это до завтра?

Карен вынимает тарелки из посудомоечной машины.

– Ничего страшного, честно. Лучше я сделаю это сейчас. А потом загружу новые. Почему бы тебе не принять ванну, расслабиться?

– Хорошая мысль. Тебе оставить воды?

– Да, пожалуй. – Они не делали этого много лет, и предложение матери напоминает ей детство.

Мама принадлежит к тому поколению, для которого такая бережливость была привычной. Карен часто думала, что людям может снова пригодиться такой образ жизни. «Странно, – размышляет она, вынимая посуду и выставляя ее на полку, – как прошлое напоминает о себе в самые неожиданные моменты». Вот она убирает посуду, и воспоминания переполняют ее.

Здесь выщербленная чугунная кастрюля, которую ей несколько лет назад отдала Филлис, сказав, что Карен она нужнее, ведь у нее дети. Вот разные кружки – каждая со своей историей: одни Саймон принес с работы, где ему их дали по рекламной акции, пара изящной формы фарфоровых чашек – подарок от Анны; смешная чашка от Алана с надписью, что лохматые мужчины – лучшие любовники. Вот формы для пирога, принадлежавшие бабушке, она подарила их Карен, когда та поступила в колледж. В ту же осень бабушка отправилась в дом престарелых, и Карен вспоминает, как она говорила, что больше не будет готовить, но, может быть, эти вещи пригодятся Карен? Тогда на Карен это не произвело впечатления, но теперь это воспоминание глубоко трогает ее, ведь она уже много лет пользуется этими формами.

Потом она вынимает одну, две, три, четыре, пять, шесть тарелок из сервиза, который они с Саймоном просили подарить им на свадьбу. Сколько раз они пользовались ими? Она проводит пальцем по краю, по голубой каемке. Ничего кричащего, просто белый фарфор. В то время у друзей не было лишних денег; они с Саймоном поженились, когда она была довольно молодой и только что закончила колледж. Экстравагантный список свадебных подарков показался бы алчностью. Все равно эти тарелки хорошо послужили, разбились только две. А какой толк был бы от чего-нибудь дорогого и хрупкого, на чем они не решались бы есть? А этим тарелкам нашлось хорошее применение, они пережили их первые приемы гостей в качестве семейной пары, когда она умела более-менее хорошо готовить лишь картофельную запеканку на дни рождения детей. Их плоское дно идеально подходило для запеканки, да и сегодня эти тарелки превосходно подходят для ватрушек, пиццы и тортов…

И они получались у Карен, как и сами тарелки, совершенно круглыми.

А в сердце этих воспоминаний сам Саймон. Так долго он был неотъемлемой частью ее жизни – почти каждый предмет посуды каким-то образом связан с ними двоими. Даже то, чем пользовался до встречи с ней, он потом делил с Карен.

К этому трудно привыкнуть. Карен сегодня выплакала все слезы. Теперь она выжата и оцепенела в отчаянии.

Она освобождает посудомойку и наполняет ее новой партией посуды. Потом вкладывает таблетку в контейнер для моющего средства, закрывает дверцу и поворачивает циферблат, чтобы запустить машину.

Через несколько часов Анна снова просыпается. Она удивлена и обрадована, что Стив больше не доставал ее. Наверное, он ушел.

Она заходит в эркер и смотрит в щелку между штор. Если он все еще в саду, ей не хочется, чтобы он увидел ее и снова устроил сцену.

Там никого нет.

Потом она что-то замечает. Напротив, у дверей дома, где располагаются офисы, виднеются ее одеяла, и она видит Стива, он закутался в них и спит. Раньше там спал тот бездомный, человек с творожными бутербродами.

Карен ворочается: кто-то лежит рядом с ней в постели.

Возможно ли?

Не может быть.

Нет, нет!

Это Люк. Он заполз под одеяло ночью, а теперь прижался к ней сзади.

И так будет каждое утро? Удар под дых, как только она открывает глаза?

Она зажмуривается в надежде, что нахлынувшие чувства исчезнут.

Потом сильнее прижимает к себе Люка – то ли защищая его, то ли ища его защиты. Он теплый и мягкий и мирно спит. Может быть, он просто случайно прижался к ней.

Через некоторое время Анна снова смотрит в окно. Стив исчез и забрал одеяла.

Она поднимает раму, высовывается и осматривает дорогу.

Никаких признаков.

Она все еще взволнована случившимся, но, как всегда практичная, быстро оценивает ситуацию. Сейчас она не может выйти из дому – как бы не вернулся Стив. У него есть ключи. Поэтому прежде всего нужно позвонить слесарю. Она втыкает в розетку шнур стационарного телефона и звонит.

Оказывается, нужно заплатить двойную цену, потому что сегодня воскресенье.

– Вы не можете подождать до завтра? – спрашивает слесарь. – Раз уж вы все равно дома?

– Не могу, – резко отвечает Анна.

И вот через час она, уже одетая, смотрит, как слесарь долбит входную дверь. Она боится, что Стив придет раньше, чем тот закончит работу, но она больше не может наблюдать за работой с дрожащими коленями, поэтому решает найти оптимальный выход для своего возбуждения. Она достает из-под кухонной раковины рулон мусорных мешков и уносит их наверх, там снимает с вешалок в шкафу всю одежду Стива и выкладывает на кровать. Потом, кое-как сложив, складывает ее в мешки. Через двадцать минут все готово.

Анна ищет коробки для его книг, но вдруг вспоминает, что ее мобильник все еще выключен. Пожалуй, можно рискнуть и включить его. По крайней мере, можно посмотреть, кто звонил. Но как только она включает телефон, он начинает звонить. Взвинченная, она подпрыгивает. Это Карен.

– Слава богу! Я целую вечность пыталась дозвониться.

– Извини, я выключила телефон. Почему ты не позвонила на стационарный?

– Вчера вечером я пыталась это сделать. Но никто не подошел. Потом я попробовала дозвониться утром, было занято. Я подумала, что неисправность на линии или что-то в этом роде.

– О, я забыла! Я ведь отключила его. А утром, наверное, разговаривала со слесарем.

– Со слесарем? Зачем?

– Мы со Стивом расстались.

Она не хочет ничего объяснять.

– О! – В голосе Карен явно сквозит удивление.

Анна ждет, пока та усвоит информацию.