Шарлотта Бронте - Джейн Эйр

– Это потому, что ты находишь радость в жертве.

– В жертве? Чем я жертвую? Голодом ради пищи, ожиданием ради исполнения желания? Разве возможность обнять того, кто мне мил, прижаться губами к тому, кого я люблю, опереться на того, кому я доверяю, – значит принести жертву? Если так, то, конечно, я нахожу радость в жертве.

– И ты готова терпеть мои немощи, Джейн? Мириться с убожеством?

– Его не существует для меня, сэр. Теперь, когда я могу быть действительно вам полезной, я люблю вас даже больше, чем раньше, когда вы, с высоты своего величия, хотели только дарить и покровительствовать.

– До сих пор мне была ненавистна помощь, мне было противно, когда меня водили за руку, а теперь я чувствую, как мне это будет приятно. Мне было тяжело опираться на плечо наемника, но отрадно чувствовать, что моя рука сжимает маленькие пальчики Джейн. Лучше полное одиночество, чем постоянная зависимость от прислуги; но нежная забота Джейн будет для меня неиссякаемым источником радости. Я люблю Джейн, но любит ли она меня?

– Всем существом, сэр.

– Если дело обстоит так, то нам нечего больше ждать: нам надо немедленно обвенчаться.

Он говорил с жаром, в нем пробуждалась его прежняя пылкость.

– Мы должны стать нераздельными, Джейн; нечего откладывать, надо получить разрешение на брак и обвенчаться.

– Мистер Рочестер, я только сейчас заметила, что солнце сильно склонилось к западу и Пилот уже убежал домой обедать. Дайте мне взглянуть на ваши часы.

– Прицепи их к своему кушаку, Джейн, и оставь их у себя; мне они больше не нужны.

– Уже около четырех часов, сэр. Вы не голодны?

– Через два дня должна быть наша свадьба, Джейн. Теперь не нужно ни нарядов, ни драгоценностей, – все это ничего не стоит.

Солнце уже высушило капли дождя на листьях, ветер стих; стало жарко.

– Знаешь, Джейн, у меня на шее, под рубашкой, надето твое жемчужное ожерелье. Я ношу его с того дня, когда потерял мое единственное сокровище, – как воспоминание о нем.

– Мы пойдем домой лесом, это самая тенистая дорога.

Но он продолжал развивать свои мысли, не обращая внимания на мои слова.

– Джейн, ты, наверно, считаешь меня неверующим, но мое сердце сейчас полно благодарности к всеблагому Богу, дающему радость на этой земле. Его взор не то что взор человека – он видит яснее и судит не так, как человек, но с совершенной мудростью. Я дурно поступил: я хотел осквернить мой невинный цветок, коснуться его чистоты дыханием греха. Всемогущий отнял его у меня. В своем упорстве я чуть не проклял посланное свыше испытание, – вместо того чтобы склониться перед волей небес, я бросил ей вызов. Божественный приговор свершился: на меня обрушились несчастья, я был на волосок от смерти. Постигшие меня наказания были суровы, одно из них навсегда меня смирило. Ты знаешь, как я гордился моей силой, – но где она теперь, когда я должен прибегать к чужой помощи, как слабое дитя? Недавно, Джейн, – только недавно, – начал я видеть и узнавать в своей судьбе перст Божий. Я начал испытывать угрызения совести, раскаяние, желание примириться с моим Творцом. Я иногда молился; это были краткие молитвы, но глубоко искренние.

Несколько дней назад… нет, я могу точно сказать когда, – четыре дня назад, в понедельник вечером, я испытал странное состояние: на смену моему бурному отчаянию, мрачности, тоске явилась печаль. Мне давно уже казалось, что раз я нигде не могу тебя найти – значит, ты умерла. Поздно вечером, вероятно между одиннадцатью и двенадцатью, прежде чем лечь, я стал молить Бога, чтобы он, если сочтет это возможным, поскорее взял меня из этой жизни в иной мир, где есть надежда встретиться с Джейн.

Я сидел в своей комнате, у открытого окна; мне было приятно дышать благоуханным воздухом ночи; правда, я не мог видеть звезд, а месяц представлялся мне лишь светлым туманным пятном. Я тосковал о тебе, Дженет! О, я тосковал о тебе и душой и телом. Я спрашивал Бога в тоске и смирении, не довольно ли я уже вытерпел мук, отчаяния и боли и не будет ли мне дано вновь испытать блаженство и мир? Что все постигшее меня я заслужил, это я признавал, но я сомневался, хватит ли у меня сил на новые страдания. Я молил его – и вот с моих губ невольно сорвалось имя, альфа и омега моих сердечных желаний: «Джейн! Джейн! Джейн!»

– Вы произнесли эти слова вслух?

– Да, Джейн. Если бы кто-нибудь услыхал меня, он решил бы, что я сумасшедший, с такой неистовой силой вырвались у меня эти слова.

– И это было в прошлый понедельник около полуночи?

– Да, но не важно время; самое странное то, что за этим последовало. Ты сочтешь меня суеверным, – правда, у меня в крови есть и всегда была некоторая склонность к суеверию, тем не менее это правда, что я услыхал то, о чем сейчас расскажу.

Когда я воскликнул: «Джейн, Джейн, Джейн!», голос (я не могу сказать откуда, но знаю, чей он) отвечал: «Иду! Жди меня!» – и через мгновение ночной ветер донес до меня слова: «Где ты?»

Я хотел бы передать тебе ту картину, то видение, которое вызвал во мне этот возглас; однако трудно выразить это словами. Ферндин, как ты видишь, окружен густым лесом, и всякий звук здесь звучит глухо и замирает без отголосков. Но слова «Где ты?» были произнесены, казалось, среди гор, ибо я слышал, как их повторяло горное эхо. И мне почудилось, будто более свежий, прохладный ветер коснулся моего лба; мне представилось, что я встречаюсь с Джейн в какой-то дикой, пустынной местности. Духовно мы, вероятно, и встретились. Ты в этот час, Джейн, конечно, спала глубоким сном; быть может, твоя душа покинула комнату и отправилась утешать мою: ибо это был твой голос, – это так же верно, как то, что я жив! Это был твой голос.

Вы знаете, читатель, что именно в понедельник, около полуночи, я услышала таинственный призыв; как раз этими словами я на него ответила. Я выслушала рассказ мистера Рочестера, но ничем на него не отозвалась. Совпадение было так необъяснимо и так меня поразило, что я не могла говорить о нем и обсуждать его. Это неизбежно произвело бы глубочайшее впечатление на душу моего собеседника, а эту душу, которая столько пережила и поэтому имела особую склонность к мрачности, не следовало сейчас уводить в глубокую тень сверхъестественного. Итак, я затаила все это в своем сердце.

– Теперь ты уже не будешь удивляться, – продолжал мой хозяин, – почему, когда ты так неожиданно предстала предо мной вчера вечером, мне было трудно поверить, что ты не видение и не один только голос, который замрет и растворится в тишине, как замерли в тот раз твой шепот и горное эхо. Теперь, благодарение Богу, я знаю, что все это другое. Да, я благодарю Бога.

Он благоговейно обнажил голову и, опустив незрячие глаза, склонился в безмолвной молитве.

– Я благодарю Творца за то, что в дни суда он вспомнил о милосердии. Я смиренно молю моего Искупителя, чтобы он дал мне силы отныне вести более чистую жизнь, чем та, какую я вел до сих пор.

Затем он протянул ко мне руку, чтобы я его повела. Я взяла эту дорогую руку, на мгновение прижала ее к своим губам, затем дала ему обнять меня за плечи: будучи гораздо ниже его, я одновременно служила ему и опорой и поводырем. Мы вошли в лес и направились домой.

Читатель, я стала его женой. Это была тихая свадьба: присутствовали лишь он и я, священник и причетник. Когда мы вернулись из церкви, я отправилась на кухню, где Мери готовила обед, а Джон чистил ножи, и сказала:

– Мери, сегодня утром я обвенчалась с мистером Рочестером.

Экономка и ее муж были почтенные, флегматичного склада люди, которым можно было в любое время спокойно сообщить самую важную новость, не рискуя услышать визгливые восклицания и быть оглушенной потоком недоуменных расспросов. Мери взглянула на меня с удивлением; ложка, которой она поливала соусом пару жарившихся цыплят, на несколько мгновений замерла в воздухе, и на те же несколько мгновений Джон перестал чистить ножи. Склонившись затем над жарким, Мери только сказала:

– Обвенчались, мисс! В самом деле? – и прибавила: – Я видела, что вы с хозяином куда-то пошли, но не знала, что вы отправились в церковь венчаться. – Сказав это, она продолжала поливать жаркое.

Обернувшись к Джону, я видела, что он широко улыбается.

– Я говорил Мери, что этим дело кончится, – сказал он. – Я догадывался, что у мистера Эдварда на уме (Джон был старым слугою, он знал своего хозяина, еще когда тот был младшим в семье, и поэтому часто называл его по имени), и был уверен, что он не станет долго ждать. Что ж, правильно сделал, как мне сдается. Желаю вам счастья, мисс, – и он отвесил мне почтительный поклон.

– Спасибо, Джон! Мистер Рочестер просил меня передать вот это вам и Мери. – Я вложила ему в руку пятифунтовый билет и, не ожидая, что они еще скажут, ушла из кухни. Некоторое время спустя, проходя мимо двери кухни, я услышала следующие слова: