Ирвинг Стоун - Греческое сокровище

Современная археологическая методика допускает разрушать более поздние строительные остатки—и то лишь после тщательной их фиксации—для доследования более ранних слоев только в тех исключительных случаях, когда эти кладки столь жалко сохранились и настолько обрывочны, что не дают никаких оснований для восстановления плана тех зданий, которым они принадлежали. Вполне понятна поэтому тревога эфора Стаматакиса—обрисованного в романе в несколько гротескном виде чинуши от науки, — приставленного Греческим археологическим обществом для наблюдения за микенскими раскопками Шлимана. Он, как и его коллеги по обществу, напуганные широким, лихим размахом одержимого поборника Гомера, душой болел за сохранение всех древних памятников, составляющих национальное богатство греческого народа. Вполне понятны поэтому и усилия другого эфора, Филиоса, отстоявшего в тиринфской кампании Шлимана остатки византийской церкви—ведь и она представляет интерес как памятник культуры.

Раскопки шахтовых гробниц микенских царей—те просто напоминают некий археологический Сакраменто, золотую калифорнийскую лихорадку, на которой Шлиман когда-то нажил себе второе состояние. Самоотверженно работая почти месяц только втроем, без рабочих, явив удивленному миру бесподобную коллекцию сказочных золотых украшений, супруги Шли-маны при этом практически не составили столь необходимых науке точных описаний и планов самих погребений, а инвентарь захоронений, тут же лихорадочно снимавшийся с костяков восхищенными раскопщиками, настолько незамедлительно подавался в ящиках «на гора», что в итоге оказались смешанными различные комплексы и потеряны многие важные детали для воссоздания погребального обряда, одежды и убранства грозных владык «золотоносных Микен».

И все же, несмотря на все эти серьезные промахи, и здесь нельзя слишком сурово осуждать Шлимана. Конечно же, получи он более солидную раскопочную квалификацию, приняв участие в археологических изысканиях других, опытных специалистов, и его собственные раскопки были бы более осторожными и методически совершенными. Но ведь нельзя забывать, что и археологическая наука тех лет была достаточно молодой, делала лишь первые шаги. Траншейный метод раскопок, присущий первым троянским кампаниям, повсеместно практиковался и дипломированными археологами. Кроме того, и сам исследователь не стоял на месте. Его творческий союз с В. Дёрпфельдом, символизировавший «обручение с наукой», столь же счастливое, как и брак с его «гомеровской женой», многое изменил во взглядах Шлимана, приучил его быть менее скоропалительным в собственных гипотезах, сделал его более зрелым ученым. Да и, как говорит известная пословица, не ошибается только тот, кто ничего не делает.

Удалось ли Шлиману открыть «гомеровскую» Трою? На этот вопрос нельзя дать однозначный утвердительный либо отрицательный ответ. Да, Генрих Шлиман первый продемонстрировал ученому миру, причем не с пером в тиши кабинета, а с лопатой на раскопе, что Троя — не выдумка великого аэда, а реальность, скрытая многовековыми наслоениями холма Гис-сарлык, хотя и по сей день находятся такие бёттихеры даже среди ученых мужей, кто объявляет Трою выдумкой Гомера, а то и более поздних поколений греческих писателей и поэтов.

Но был ли найденный город Троей Гомера? Предоставим слово самому Шлиману: «Смотритель Фотидис раскопал сегодня великолепно построенный бастион из больших, прекрасно обтесанных квадров ракушечника, причем без применения цемента или извести. Однако он кажется мне не древнее времени Лисимаха, а кроме того, очень нам мешает. Но он слишком красив и достоин восхищения, чтобы у меня отважилась подняться на него рука—он должен быть сохранен» [50]. Так величавая красота могучей башни гомеровской Трои спасла ее от разрушения руками искавшего ее рьяного почитателя Гомера.

Проблема «гомеровской» Трои, Трои Приама и Гектора, лишь часть более широкого и более сложного «гомеровского вопроса». Прежде всего, в науке и по сей день продолжают сражаться два лагеря—унитариев и аналитиков, придерживающихся диаметрально противоположных взглядов по вопросу о личности творца «Илиады» и «Одиссеи». Первые приписывают обе поэмы одному гениальному поэту, вторые делят авторство между несколькими создателями.

В своих путешествиях и раскопках Шлиман руководствовался Гомером подобно тому, как современный турист пользуется путеводителями типа «бедекера». Он был склонен верить каждой детали, описанной божественным слепцом. Он находил в раскопанном им Гиссарлыке Скейские ворота, дворец Приама, его сокровищницу и так далее. Насколько он был прав? В современном гомероведении следует признать наиболее устоявшейся ту точку зрения, что «Илиада» была сложена в IX или VIII в. до н. э., причем ее создатель (или создатели), использовав более древние эпические сказания—оймы о Троянской войне и возвращении ахейских героев на родину, все же по большей части описывает современное ему общество. Это не исключает, конечно, того, что отдельные реалии микенской цивилизации II тысячелетия проникли в бессмертный эпос.

Античная традиция, как мы бы сейчас сказали, датирует поход ахеян и разрушение «града Приама» достаточно широко—от 1334 до 1136 г. до н. э., но чаще всего в древности назывался XIII век. Как же укладываются эти указания в многочисленные пласты культурных отложений города, исследованного Шлиманом? После работ в Трое Дёрпфельда и особенно после великолепных по своей тщательности американских раскопок под руководством К. У. Блегена проясняется, что этот памятник, не считая эллинистического и римского Илиона. имеет 46 слоев, объединяемых археологами в восемь более крупных горизонтов. Дёрпфельд обнаружил в шестом горизонте интенсивные слои пожарищ, причем потом было установлено, что незадолго до этого город сильно пострадал от землетрясения. Поэтому немецкий археолог (и он не одинок в своем мнении) считал гомеровским «градом Приама» Трою VI. В свою очередь Блеген называл гомеровским Илионом следующий горизонт—Трою VIIa, которую он датировал тем же временем. Но сейчас выясняется, что и эта гипотеза не лишена противоречий. Как показали археологические изыскания последних лет в самой Греции, около середины XIII в. до и. э. многие микенские цитадели срочно укрепляются. Видимо, ахейцы в это время сами испытывают мощный натиск каких-то племен, а потому трудно предполагать, чтобы они смогли отважиться на какую-то организованную коллективную экспедицию к берегам далекого Геллеспонта, когда у них дома не все было благополучно.

Вправе ли мы теперь строго укорять первооткрывателя Шлимана, который, пораженный величием мощных стен, ослепленный блеском золота «сокровища Приама», увидел воспетый Гомером город в Трое II, построенной на 1200 с лишним лет раньше царствования Приама? Если нынешние исследователи, вооруженные такими современными точными методами, как радиоуглеродный анализ, предлагают для Трои не менее шести хронологических колонок, можем ли мы смотреть свысока на ошибки Шлимана, перелопатившего целину? Показательно, что, предпринимая дальнейшие шаги в своих раскопках, археолог уже гораздо ближе подошел к истине: грезившиеся ему «сокровища Агамемнона» очутились в гробнице могильного круга Микен всего за 300 лет до того рокового дня, когда «грозный водитель народов Атрид» пал от руки коварной Клитемнестры.

«Лучше бы Шлиман не копал Трою…» Но тут же возникает вопрос: а сколько еще лет понадобилось бы тогда сражаться ученым филологам-гомероведам, чтобы их спор настолько разжег интерес археологов, что среди них отыскался бы новый Шлиман, отважившийся поверить Гомеру и с лопатой в руках доказать реальность «града Приама», отыскать могилу Агамемнона, дворец Тиринфа?

Трудно не согласиться с его биографом Г. Штолем, удачно сравнившим Шлимана с Колумбом: «Разве подвиг Колумба умаляется тем, что он искал морской путь в Индию и был убежден, что открыл именно ее? Разве значение Шлимана уменьшается от того, что он, заблуждаясь, думал, будто в руках у него сокровище Приама, тогда как это был клад правителя, жившего за тысячу лет до Приама?» [51]

Да, Шлиман был пионером, и главнейшей его заслугой перед наукой следует признать то, что он произвел подлинную революцию в сознании археологов, историков, филологов. Интеллектуальной публике и простому обывателю он попросту подарил новый, неизведанный мир, ученых же он заставил — не без сопротивления и колебаний с их стороны — в конце концов поверить, что этот мир воистину некогда существовал и что он достоин как восхищения, так и глубокого, серьезного изучения. Заслуга Шлимана как первопроходца станет яснее, если мы оглянемся назад: а чем была занята далеко не малочисленная и не бесславная когорта археологов в те годы, когда Шлиман с заступом в руках боролся за своего Гомера!