Юрий Рытхэу - Время таяния снегов

Кайон молчал. И Ринтын, понимая состояние его души, не пытался веселить его разговорами.

Потом не спеша шли по набережной до моста лейтенанта Шмидта. Кайон поглаживал рукой шершавый камень парапета, не сводил глаз с панорамы противоположного берега, обозревая его от Зимнего дворца. Адмиралтейства и купола Исаакиевского собора до завода Марти.

– Плакать хочется, когда подумаешь, что послезавтра уже не увидишь этой красоты,– с трудом произнес Кайон.– Трудно уезжать из такого города.

Ринтын молча понимающе кивнул.

– Но я еще вернусь к тебе, Ленинград,– тихо сказал Кайон.

Они подошли к каменным сфинксам. “Земляки” из Египта по-прежнему невозмутимо смотрели друг на друга, и выражение их каменных лиц не изменилось за пять лет.

Кайон поглядел на них, переводя взгляд с одного на другого, потом повернулся к Ринтыну:

– А они все-таки улыбаются. Ты посмотри повнимательнее. Ты дождись, Ринтын, пока они не растянут свои лица в доброй улыбке. Дождешься? Обещай мне.

– Обещаю тебе, Кайон, если не дождусь, то заставлю их рассмеяться,– шутливо ответил Ринтын.

– Спасибо,– с полной серьезностью ответил Кайон.

Через десять дней Ринтын получил телеграмму из Анадыря: “Долетел благополучно Чукотка шлет тебе привет пусть улыбаются сфинксы Кайон”.

Ринтыну прислали гранки. Это были длинные полосы бумаги с набранным текстом. На широких полях виднелись пометки редактора и отпечатки чьих-то пальцев.

Ринтын не стал откладывать чтение и тут же уселся за свой дощатый, на козлах стол. Набранная настоящими типографскими буквами книга выглядела совсем иначе, чем рукопись на машинке. Каждый рассказ читался как новый, с интересом, а некоторые страницы даже рождали волнение. Нет, все-таки это была хорошая книга! Она вся пронизана солнцем, светом, весенним настроением. Многие места вызывали улыбку.

Герои уже жили своей собственной жизнью, независимой от автора. Вот старый Мэмыль. В его словах мудрость народа, созданная многовековым опытом хозяйская забота о колхозе, о людях, которые работали рядом с ним. Старик давался Ринтыну с трудом, своевольничал, говорил собственные слова. А Кэнири? Он был задуман как эпизодическое лицо – этакий добродушный лодырь, немного фантазер и мечтатель. Но стоило ему обозначиться в рукописи, как он повел себя странно, принялся расталкивать других героев и при каждом удобном случае выскакивать на первый план. Бывало, садясь за очередной рассказ, Ринтын решал обойтись без Кэнири. Пусть себе шумит и смешит народ на других страницах, а здесь его не будет. И все-таки он ухитрялся выскочить! Можно было подумать, что он пробирался на лист бумаги в те минуты и часы, когда автор отходил в сторону, откладывал рукопись. Ринтын пытался его убрать, но Кэнири уже шумел, требовал своего места в книге, и с ним никак нельзя было сладить. Вопреки желанию Ринтына он стал одним из самых заметных героев книги.

Аня Тэгрынэ!.. Ринтын давно собирался дать героине другое имя. Ведь в рассказе была не совсем та живая Аня, которая училась в Ленинграде. Ринтын читал ей рассказ, она загадочно улыбалась и не возражала, что другую зовут ее именем. Может быть, оставить так? Имя Тэгрынэ очень распространено на Чукотке.

Ринтын чувствовал себя так, как при прощании с Кайоном. А с Мэмылем, Тэгрынэ, Кэнири и другими людьми книги придется расставаться навсегда. Они выходят в самостоятельную жизнь, как корабли, которые сходят со стапелей Адмиралтейского завода.

Ринтын читал гранки, правил, а мысли его были далеко, там, где сейчас ходит Кайон чувствуя ногами мягкую, податливую тундру после многих лет ходьбы по твердому камню и асфальту. Скоро выйдет книга. Через два года будет окончен университет, и Ринтын вместе с семьей поедет к себе на родину. Где произойдет встреча друзей? В Анадыре либо в Гуврэле? В Улаке или в безыменном тундровом стойбище? Будущее вовсе не так легко предсказать, даже если оно полностью в твоих руках.

Подошла Маша и села рядом. Она взяла несколько гранок и углубилась в чтение. Странно читала Маша: глаза быстро бежали по строчкам, губы беззвучно шевелились, а на лице отражалось все, что было написано. Машино лицо как будто морская гладь, а содержание книги – облака, бегущие по небу: они отражались на ее лице, то набегая тенью, то открывая солнечный луч.

– Вот держу эти гранки,– сказал жене Ринтын,– и боюсь, что, пока выйдет книга, я свыкнусь с печатными страницами, с ровными строгими строчками, и радости и удивления уже не останется на тот день, когда у меня в руках будет настоящая, только что рожденная живая книга.

– А ты береги радость,– посоветовала Маша.

Путь от рукописи до готовой книги оказался долгим.

Проходило лето. Длинные прилавки Всеволожского колхозного рынка ломились от обилия даров земли. Эстонцы торговали чистенькими поросятами, грузины привезли с далекого Кавказа экзотические фрукты – гранаты, персики, черный виноград. По шоссе проезжали грузовики, полные ленинградских рабочих, служащих и студентов,– на уборку урожая в колхозы и совхозы.

А Ринтын ждал книгу. Облетели листья с деревьев, в лесу стало сыро, и пошли осенние нудные дожди. Они громко стучали по железной крыше веранды, сбивали с деревьев желтые листья. Одна за другой заколачивались дачи, тише стало во Всеволожской – только дождь и шум ветра в деревьях стал громче и слышнее.

Ночью Ринтын просыпался и слушал лесной шум. Сердце сжималось от тоски, потому что в эту минуту вспоминался шум осенних штормов в Улаке, удары волн о скалы мыса Дежнева и запах соленого льда… Хвойный запах почему-то напомнил Ринтыну запах лекарства и не нравился ему.

По старой привычке Ринтын и Маша ходили в лес за грибами, когда выпадали погожие дни. Иногда Ринтын ездил в город, заходил в издательство, но каждый раз получал один и тот же ответ: книга еще не вышла.

По лицу мужа Маша догадывалась, что новости неутешительные, и отвлекала его рассказами о том, каким словам научился Сергей и что нового он сказал сегодня.

Начались лекции в университете. Ринтын взял свободное расписание, чтобы побольше бывать дома.

Из английского издательства “Лоуренс энд Уишарт” пришло письмо с уведомлением, что фирма собирается издать сборник рассказов Ринтына и просит написать предисловие, обращенное к английским читателям.

…Много лет назад пароход выгрузил в Улаке библиотеку, предназначенную для окружного центра Анадыря. Книги были в больших прочных ящиках. Заведующий торговой базой Журин расколотил ящики, книги свалил под брезент, а из деревянных дощечек соорудил пристройку к своему дому. Книги мокли под снегом, их растаскивали по ярангам. Маленькому Ринтыну попалась книга “Оливер Твист” Чарльза Диккенса. Он читал эту грустную книгу в холодном чоттагыне, а отчим Гэвынто отбирал ее и швырял в собачью стаю…

Ринтын писал в предисловии о том, что нравственные муки маленького далекого англичанина потрясли его, потому что чукотский мальчик пережил то же самое…

Ринтын поехал в город и показал предисловие Лосю. Георгий Самойлович читал и морщился, как от зубной боли.

– Если уж об этом писать, то надо писать роман, а не куцее короткое предисловие да еще для иностранных читателей,– наставительно сказал Лось.

– А чем хуже иностранные читатели наших советских? – спросил Ринтын.

Лось строго посмотрел на него:

– Классовое чутье надо иметь, Анатолий Федорович.

Предисловие пришлось писать другое. Об успехах малых народностей Севера, о том, что дала им Советская власть, о гигантском прыжке от первобытности в социализм.

Ринтын запечатал письмо в толстый конверт и написал английскими буквами адрес издательства. Это был первый случай, когда язык, который Ринтын изучал уже много лет, практически ему понадобился.

С почты Ринтын завернул в издательство. Едва завидя его, секретарша сказала:

– Нет, Анатолий Федорович, книга ваша еще не вышла.

Ринтын вздохнул и направился к двери, но за спиной услышал:

– А не хотите ли посмотреть сигнал?

Ринтын из практики работы в Учпедгизе знал, что такое сигнальный экземпляр. Это же настоящая книга!

– Конечно, очень хочу посмотреть! – живо отозвался он.

Секретарша подошла к шкафу и вынула оттуда небольшую книжку в темно-зеленом переплете.

Книга выглядела не в точности такой, какой она представлялась в мечтах. Но у Ринтына не было чувства разочарования, а скорее слегка грустное удивление, примерно такое, какое он испытал, когда впервые увидел лицо новорожденного сына. Он погладил картонный переплет, холодноватую поверхность зеленой краски и неуверенно спросил:

– Можно мне ее взять?

– Что вы, Анатолий Федорович! – ответила секретарша.– Это абсолютно исключено!