Борис Житков - Виктор Вавич

- Вот и люди знают - подлец он, подлец он есть. Святое слово ваше - подлец.

- А вы ее можете к себе взять! - басовито заговорил что с бородкой. - Нет! И самому-то скоро в сторожа, что ли, ведь выкинут, через месяц, ну два, - выкинут. Вот уже в общую казарму перевели, небось?

Петр Саввич плохо слушал, что говорил с бородкой. Он глядел в сальные пятна на скатерти и думал, как бы этак, верно ведь, пришел этак к зятю: "А ну, Грунечка, может, ко мне? Погостить? А ну, собирайся-ка". Он - "что? куда?" - "К отцу! Погостить!" Почему нельзя? Очень даже просто. А потом назад - а ну-ка! Зови, зови! Беречь не умел, а ну-ка шиш, вот эдакий, - и Сорокин сложил толстыми пальцами шиш и крепко стукнул по краю стола.

- Не хотите? - спросил чернявый. - Вы испугались?

- Я испугался? - вдруг выпрямился Петр Саввич. - Это я-то? А пусть его идет ко всем шутам. Скажи, квартальный, генерал какой!

- Если согласны, то сколько? - чернявый навел глаза, и Петр Саввич заморгал бровями, чтоб собрать ум.

- Пять тысяч хотите?

Петр Саввич вдруг повернулся боком на стуле, хлопнул тяжелой ладошкой по столу.

- Десять!

Он глядел в сторону, все еще моргал бровями и выпячивал губы.

- Слушайте, ребятки, - вдруг наклонился к столу Петр Саввич, он улыбался, и глазки сощурились как на солнышке, - давайте вы мне, ребятки, одну тысячку... да нет! Просто хоть пять катерин мне дайте, и я вам что-нибудь другое. Мне много не надо, не дом строить. А? Ей-богу! Нет? Ну так я пойду!

И Сорокин хотел подняться. Чернявый прижал его руку к столу.

- Выйдете после нас. И подумайте. Завтра в шесть вы можете быть в парке. Мы вас найдем. Только ежели вы чуть что... Ну то-то, вы знаете, конечно, с кем тут есть дело.

И чернявый вдруг улыбнулся белыми зубами и так чего-то ласково.

- Подумайте, - говорит, - вы старый человек, а товарищ наш молодой, и ему, может, придется... Ну так вот, - и он трепал Петра Саввича за руку, и Петр Саввич, сам не знал с чего, все улыбался, пока они расплачивались. И муть рябила в глазах, и все люди будто на ходу через частокол - мельтешат вроде.

- Не придет он, - говорил Алешка дорогой из чайной.

- А если спросит десять тысяч, где возьмем? Ты Левку спрашивал? - Кнэк шагал аккуратно через лужи, глядел под ноги.

- Левка говорит - тысяча, пай мой, я не идейник, я говорил, что иду на дело, а заработаю - еду учиться, в Цюрих, что ли.

- Грузины уже уехали?

- Вчера уехали. Все, понимаешь, уехали домой.

- Ведь не можно, не можно, чтоб за пять этих тысяч вешали человека, - прошептал Кнэк. - Не можно, не можно! Я все одно дам ему знать, что товарищи работают для него. Завтра надо, чтоб были еще пять тысяч.

- У его отца спросить? - вдруг остановился Алешка. - А вдруг старик совсем не придет? Кнэк дернул его за рукав.

- Не стой! А где та книга, что ему дали? То надо узнать досконале.

АННА Григорьевна сама открыла двери, она глянула на мужа. Андрей Степанович сдержанным взглядом водил по стене, снимая крылатку.

- Ведь его же повесят! Повесят! - крикнула Анна Григорьевна и тряхнула за плечи Андрея Степановича. - Саню, Саню, моего Саню!

И вдруг она быстро стала хватать со столика шляпу, перчатки, сдернула с вешалки пальто.

Анна Григорьевна почти бежала по городу, толкалась о прохожих, сбегала на мостовую, чтоб без помехи, скорей, скорей, спотыкалась. Люди на нее оглядывались, глядели, кого она догоняет: Анне Григорьевне не приходило в ум взять извозчика. Совсем запыхавшимся голосом она кричала через стекло дверей унтер-офицеру в парадной генерал-губернатора:

- Впустите, голубчик, впустите.

Солдат шатался за стеклом, вглядывался в лицо.

- Кто такая? Кому?

- К Миллеру! Тиктина! Скорее, голубчик, - и она мелко барабанила пальцами по стеклу, как бабочка крыльями.

Солдат пошел. Анна Григорьевна видела, как седой камердинер с галунами слушал солдата, как пошел.

- Господи, помоги! Господи, помоги! - шептала громко Анна Григорьевна. Парные часовые по бокам, у будок, смотрели молча, недвижно. Анна Григорьевна в тоске вертела головой, терлась плечом о стекло. "Идет, идет! Слышно, идет". Унтер-офицер сбегал по ступенькам.

- Не приказал принимать! - крикнул солдат через двери и, сморщив брови, глядел на Анну Григорьевну.

- Пустите! Пустите! - закричала Анна Григорьевна, и она старушечьими кулачками забила в стекло.

- Держи! Держи! - крикнул унтер. Часовой шагнул и, придерживая винтовку, отгреб рукой Анну Григорьевну от дверей.

- Пустите! - вырывалась Анна Григорьевна. Короткий свисток круто дернул сзади, и вот уж кто-то сзади обхватил за талию, тянет назад - квартальный.

- Я не уйду! Не уйду! - и Анна Григорьевна вырывалась, шляпка трепалась на голове, волосы лезли в глаза. Анна Григорьевна отбивалась, а он оттаскивал, оттаскивал.

- Сударыня, не скандальте! Ну-ну, не скандалить, ей-богу, в участке ночевать будешь, верно говорю.

- Пусти, - рванулась Анна Григорьевна. Но квартальный уж свистнул, и дворник подбегал от ворот.

- Отведи, отведи! - И дворник крепко и больно взял Анну Григорьевну за локоть, толкал плечом.

- Пошли-пошли-пошли! - приговаривал дворник.

Анна Григорьевна перестала рваться, она семенила ногами, покорно шла перед дворником, он вел ее по мостовой, вел уже второй квартал.

- Ну-ну, ступай, бабушка, а то будешь враз за решеткой. Иди! Иди! - дворник подтолкнул Анну Григорьевну и пустил. Сам стоял, смотрел, куда пойдет старуха.

Анна Григорьевна долго шла по мостовой, потом ступила на тротуар. Она на ходу прибирала волосы, заправляла их под шляпку. Зашла в какой-то подъезд, поправила на себе пальто. Вышла. Пригладила прическу перед витриной магазина. На углу села на извозчика.

- На Соборную площадь, - ровным голосом сказала Анна Григорьевна.

"Как, как ее по отчеству?" - Анна Григорьевна вдруг дернула за пояс извозчика:

- Стой!

Анна Григорьевна соскочила.

- Сейчас, я в магазин, жди! - она проюлила сквозь прохожих в книжный магазин, знакомые приказчики кланялись. - Адрес-календарь, ради Бога, скорее.

Ей совали, - сейчас закрываем, мадам Тиктина, - без пяти одиннадцать.

- Андреевна, Андреевна!! - шептала Анна Григорьевна на ходу.

Но Анна Григорьевна уж летела к выходу. У полицмейстерского дома Анна Григорьевна остановила извозчика.

Городовой прохаживался у освещенных дверей. Анна Григорьевна неспешной походкой шла к дверям.

- Голубчик! - окликнула самым гостиным, самым дамским голосом городового Анна Григорьевна. Городовой бойко подшагнул.

- Голубчик! Доложи Варваре Андреевне, что госпожа Тиктина, - и Анна Григорьевна тыкала вниз серебряным рублем. Городовой быстро спрятал рубль в руке.

- Не могу-с от дверей отлучаться, извольте сами позвонить, пройдите наверх.

"Дождь, дождь! - обрадовалась Анна Григорьевна. - Когда я шла сдавать первую часть фонетики - дождь, и как ��частливо вышло", - и вспомнилась на миг мокрая панель на Десятой линии и волнение, когда не чувствуешь походки, и Анна Григорьевна поднималась по ковровой лестнице. Нажала звонок. Перекрестилась.

- Варвару Андреевну можно видеть? Доложите, Тиктина. - тихо сказала горничной Анна Григорьевна.

Горничная ушла. Анна Григорьевна огляделась и быстро перекрестилась еще раз. И в тот же миг горничная из дверей сказала:

- Просят. Пройдите за мной.

Анна Григорьевна шла по незнакомым натертым полам и по мебели, по буфету хотела скорей узнать, какая, какая она, эта полицмейстерша; она носом тянула запах этой квартиры, и беспокойный запах духов слышала Анна Григорьевна в коридорчике - горничная стукнула в дверь.

- Войдите! - здоровый, кокетливый голос, и точно то же, что говорил голос, Анна Григорьевна увидела.

Хорошенькая румяная женщина с веселым любопытством глянула с диванчика. Она даже не привстала, а снизу рассматривала Анну Григорьевну во все глаза, ждала сейчас интересного.

- Садитесь! - хлопнула Варвара Андреевна по диванчику рядом с собой. - Это вы мать того студента, что Вавич арестовал? Ну рассказывайте, рассказывайте, - и полицмейстерша усаживалась поудобней. - Слушайте, это правда, что он убил Сороченку, городового Сороченку? - и полицмейстерша вытянула вперед сложенные губки, будто сейчас скажет "у"!

Анна Григорьевна, задохнувшись, смотрела, секунду молчала и вдруг бросилась на пол на колени.

- Господи, если вы женщина, если есть у вас сердце, женское сердце... Я ведь мать, клянусь вам всем, что есть дорогого, кровью моей клянусь - он не убийца, мой сын не убийца, он никого не убивал, клянусь вам, чем хотите, - и Анна Григорьевна сдавила руки, прижала к груди, хрустнули пальцы.

Варвара Андреевна откинулась назад и блестящими любопытными глазами глядела, что будет дальше.