Айн Рэнд - Исток

Она стояла перед ним, глядя ему прямо в глаза. Губы её были плотно сжаты. Четкая линия рта подчеркивала её решимость, взгляд был полон страдания, нежности и какой-то отрешенности.

В его глазах она прочла застарелую боль, ставшую частью его самого.

— Доминика, если бы я сказал тебе сейчас, чтобы ты немедленно расторгла свой брак, забыла о мире и его страданиях, о моей борьбе, не чувствовала бы злобы, озабоченности, надежды — просто жила бы для меня, потому что ты нужна мне — как моя жена, моя собственность…

Он увидел в её лице то, что она увидела в его, когда сказала ему о своем замужестве; но он не был испуган и спокойно наблюдал за ней. Через некоторое время она ответила:

— Я бы сделала, как ты хочешь.

— Теперь ты видишь, почему я не говорю этого? Я не стану тебя останавливать. Я люблю тебя, Доминика. Она закрыла глаза. Он продолжал:

— Ты бы предпочла не слышать этого сейчас. Но я хочу, чтобы ты это слышала. Нам никогда не нужно было ничего говорить друг другу, когда мы были вместе. Но это — на то время, когда мы не будем вместе. Я люблю тебя, Доминика. Ты нужна мне как жизнь, как воздух, который я вдыхаю своими легкими. Я ничем не жертвовал для тебя, не щадил тебя, но я отдавал тебе себя, свою потребность в тебе. Только так ты хочешь, чтобы тебя любили. И только так я хочу, чтобы любили меня. Если бы ты вышла замуж за меня сейчас, я бы стал для тебя всем, всей твоей жизнью. Но тогда я бы не хотел тебя. Да и ты бы себе не нравилась — и твоя любовь ко мне была бы недолговечной. Чтобы сказать: «Я люблю тебя», человек должен сначала уметь сказать «Я». Если бы я настоял на твоем приходе ко мне сейчас, я бы сломал твою жизнь. Вот почему я тебя не удерживаю. Я отпускаю тебя к твоему мужу. Я не знаю, как я проживу сегодняшний день, но я проживу. Я хочу тебя такую же цельную, какой я сам, и какой ты выйдешь из битвы, которую ты для себя выбрала.

По напряженной размеренности его слов она чувствовала, что ему было труднее говорить, чем ей слушать.

— Ты должна научиться не бояться мира. Не быть зависимой от него. Не чувствовать себя уязвленной — как там, в суде. Я должен дать тебе научиться этому. Я не могу помочь тебе. Ты должна сама постичь все это. А когда ты все поймешь, ты вернешься ко мне. Они не уничтожат меня, Доминика. И тебя не уничтожат. Ты победишь, потому что ты выбрала самый сложный способ борьбы за свое освобождение от мира. Я буду ждать тебя. Я люблю тебя. Я говорю это на все те годы, которые нам придется ждать. Я люблю тебя, Доминика.

Он поцеловал её и отпустил.

Утром следующего дня Кэтрин ждала Питера к 10 часам, как они условились. Питер забыл о ней и обо всем, что с ней было связано.

В полдень пришла Доминика.

— Прости, — сказала она, — что я нарушила обычай: ты не перенес меня через порог.

Доминика перевезла свои вещи, и в квартире стало тесно. Питер хотел снять другую квартиру, но она не позволила ему. С матерью Китинга у нее сразу же установились холодные отношения, и впоследствии мать была вынуждена уехать от них.

Франкон сердечно поздравил Китинга. Он сказал, что теперь хочет передать все дела фирмы ему, а сам собирается уйти на пенсию. Вечером Франкон пришел к Китингу. Взглянув на Доминику, он удивился. В её глазах уже не было прежней насмешки, в них было понимание. Она поцеловала его в лоб. Он сказал:

— Доминика, как ты, должно быть, несчастна…

— Ну что ты, папа? Как ты можешь так говорить? — засмеялась она.

Весь вечер приходили и уходили гости. Наконец, они остались одни. В постели, когда он лежал удовлетворенный, подле её неподвижного, словно неживого тела, он, так надеявшийся хоть в этом проявить свою власть над ней, прошептал:

— Черт бы тебя побрал! Кто это был?

— Говард Роурк.

— Ладно, — огрызнулся он, — можешь не говорить, если не хочешь!

Он увидел её запрокинутую голову и просветленное лицо, когда включил свет. Глядя в потолок, она тихо сказала:

— Питер, если я могла сделать это, я теперь могу все.

— Если ты думаешь, что я буду часто беспокоить тебя по этому поводу…

— Так часто, как тебе захочется, Питер.

На следующее утро Доминика получила от Тухи букет цветов. Днем она позвонила ему и пригласила на обед.

За столом говорил, в основном, Китинг.

— Как это чудесно, Элсворс, мой лучший друг и моя жена. Ведь это она настояла, чтобы ты пришел. А мне казалось, что вы друг друга недолюбливаете. Зато теперь я счастлив — мы трое вместе.

— Итак, ты решила вернуться на круги своя, Доминика, — сказал Тухи, когда они ненадолго остались одни.

— Да, Элсворс.

— Больше не будешь молить о пощаде? Ведь все твое выступление на процессе, было именно мольбой, не так ли?

— Думаю, что больше это не понадобится.

— Я восхищаюсь тобой, Доминика. Как тебе нравится замужняя жизнь? Я думаю, Питер не так уж плох. Он, конечно, наверняка уступает человеку, о котором мы оба сейчас думаем, но которого тебе никогда не удастся завоевать.

Она искренно удивилась:

— О ком ты говоришь, Элсворс?

— Дорогая, зачем теперь притворяться? Ты была влюблена в Роурка с того момента, как увидела его у Холькомбов. Ты хотела спать с ним, но он даже плюнуть в твою сторону не захотел — отсюда все твое последующее поведение.

— Ты действительно так думал?

— А разве об этом было трудно догадаться? Роурк — как раз тот человек, который мог бы тебе понравиться. Но он даже не подозревает о твоем существовании.

— Я переоценила тебя, Элсворс.

Перед уходом Тухи предложил взяться за перестройку Храма Стоддарда:

— Немного вульгарности, Питер, и все будет в порядке.

Китинг согласился.

Статуя Доминики была продана. Никто не знал, кто купил её. Она была куплена Элсворсом Тухи.