Джим Томпсон - Преступление

— Я имел в виду только это, и ничего более. Никаких дополнительных условий.

— Я знаю. Вот это и делает вас таким сукиным сыном. Черт возьми, это непорядочно. Будь в вас хоть капелька гуманности, вы бы открыто предложили мне дать взятку.

Я рассмеялся, и он тоже. Довольно деланно, думаю. Потом предложил сигару, протянул мне спичку. Рука его дрожала, и он ее быстро спрятал.

— Ну, теперь о молодом Тэлберте, — начал он. — Полагаю, вы здесь представляете его интересы? Ну что ж, я хочу сделать все возможное, Косси. По-моему, мальчик более заслуживает жалости, нежели осуждения. Он совершил трагическую ошибку, очень серьезную, но я не могу рассматривать его в качестве преступника в обычном смысле слова. Я…

— И он ведь во всем признался, мы должны принять это во внимание, не так ли, Клинт?

Кресло под ним поскрипывало, он угрюмо посматривал на меня, сложив руки на животе. Ведь я его спародировал в точности. Он нахмурился и выпрямился.

— Все это грязные инсинуации, Косси. Вы что, хотите сказать, его конституционные права были нарушены?

— Нет, конечно. Мне трудно даже выговаривать столь сложные словосочетания. Я только говорю, что вы заморочили малому голову до полусмерти. Он теперь у вас и в убийстве Господа Бога признается.

— Ну, в этом-то случае виновников хватает.

Я посмеялся и признал его полную правоту. Потом вытащил сигару изо рта и стал ее исследовать. Черт бы его побрал, мерзавца. Он сам не понял, что сказал. Однако же сказал. Черт его дери, черт…

— Косси, — произнес он. — Все это такая гадость. Мне очень стыдно. Простите меня.

— Да вы что? Я вас просто подкалывал. Ничего такого вы не сказали. Слушать даже не хочу. Так вот…

— Косси, друг мой. Я…

— Я вам говорю, слушать не желаю! Понятно? Я… я… черт, и это вы называете сигарами? Их бы надо подавать с солониной.

— Ну ладно. Косси, — усмехнулся он. — Будет вам.

— Ну, вернемся к признанию, Клинт. Вот как я это расцениваю. Алиби у мальчика нет; известно, что у него были некие отношения с девочкой. Всего-то навсего, а газеты на него накинулись, вот чего я не могу понять, кстати…

— А, газеты, — отмахнулся он, — я, Косси, никогда на них не обращаю внимания.

— И одно это делает вас уникальным. Но так или иначе вы пришли к совершенно неверному заключению о виновности мальчика и решили, что будет, так сказать, справедливо подвигнуть его к признанию этой вины. И настойчиво добивались этого, покуда он не сломался. Вы, конечно, делаете свое дело, так как вы его понимаете, но…

— Косси, вы совсем не правы. Я с ним беседовал на протяжении некоторого времени, но без всякого принуждения. Он был волен как отстаивать свою невиновность, так и признать вину. Это его собственные показания, сделанные по собственной воле и его собственными словами.

— Вам так кажется. Вы же не можете делать свое дело не будучи убеждены в этом. Но послушайте моего совета, Клинт. Не выносите на суд эти признания. Иначе я вас разделаю под орех.

— Ну хорошо. Конечно, если вы хотите, чтобы с мальчиком обошлись как с закоренелым преступником…

— А вы-то на самом-то деле что думаете?

— Ну, Косси, конечно, я так не считаю. Он ваш клиент, и я никоим образом не должен оказывать на вас влияние. Но, полагаю, и вы и я могли бы поговорить с кем-то из судей — специалистов по делам малолетних, ну хоть со старухой Мигэн, и, думаю, она бы поделилась с нами весьма ценными соображениями и рекомендациями.

— Например?..

— Ну, — он пожевал губами, — скажем, исправительная школа? До достижения им совершеннолетия?

Я промычал что-то неопределенное.

— М-да. Может, вы и правы. Косси. Может, и так. Если мальчик не отвечает за содеянное, да и как, откровенно говоря, ребенок может отвечать, почему он обязательно подлежит наказанию? Он не преступник, он просто болен. И нуждается в хорошем лечении. Может быть, стоит поместить его в лечебницу, — несомненно, краткое пребывание там — скажем, в пределах, ну, года или полутора — полностью поставит его на ноги и вернет обществу. Или даже месяцев за девять. Думаю, могу гарантировать максимум девять месяцев. Полагаю, я смогу доказать суду — все это в основном вопрос времени и отдыха, и…

— Не-ет. Не годится.

— Ну так скажите сами. Вы-то что предлагаете, Косси?

— Полное оправдание. Безоговорочное. Мальчишка разволновался, выдохся. Он не осознавал, что говорит.

— Чепуха. Да вы что!

— Вот именно. И кстати, Клинт, для него это не больно здорово. Все это очень мерзко и для него, и для его родителей. Даже если он сию минуту отсюда выйдет, это для него будет крайне болезненно. Ему предстоит страдать всю оставшуюся жизнь. Подумайте об этом, Клинт! Подумайте, каково ему будет в школе, и после, когда он станет искать работу, или когда встретит хорошую девушку и захочет жениться… Вы пожелаете своим детям водиться с парнем, заподозренным в убийстве и насилии? Вы захотите ему платить зарплату? Вы захотите иметь такого зятя? Вам самому охота иметь дело с таким? И не говорите мне, что люди все забудут. Да, забудут — только то, что его признали невиновным. Как говорится: слова кончились, а мелодия еще длится. И все назойливее и страшнее всю его оставшуюся жизнь.

— Вон как вы заговорили. Я готов с вами поспорить. Но имейте в виду, — он сделал указующий жест, — я еще не пришел к окончательному решению. Укажите мне нечто такое, что заставляет меня усомниться в его виновности, и я с удовольствием приму это к сведению. Я прислушаюсь к вашему мнению, Косси. Я тоже буду рад, если он окажется невиновен. Но, черт возьми, не могу же я…

— Отпустите его, Клинт. И без того все будет довольно паршиво.

— Да? Чтобы на мне осталось нераскрытое убийство? Или у нас нет ни тени сомнения, что он чист? И не станет ли ему потом только хуже?

— Слушайте, Клинт. Сколько таких сексуальных убийц сбежало? Они ничем не отличаются от остальных, не составляют никакой особой группы или класса. Они выглядят как вы и я или любой другой, и они и есть и вы, и я, и любой другой. Бакалейщик на углу и продавец из магазина, судебный пристав или большой босс, певец из хора и министр, чемпион и газонокосильщик…

— Косси. Вы, должно быть, меня неверно поняли. Я не говорил ничего о том, что вы пытаетесь оправдать виновн… э… подозреваемого. Этого я вовсе не говорил.

— Разве не туда вы клоните?

— Вовсе нет. У нас есть улики. Я просто указал, что, не обладая никаким существенным, конкретным доказательством его невиновности, не могу отвести от него подозрения — мои руки связаны. Вы же видите, Косси. По совести говоря, вы не можете требовать от меня прекращения дела. Это будет нечестно по отношению к мальчику.

Он потянулся за сигарой, взглядом предложив и мне. Я покачал отрицательно головой:

— Клинт, я добьюсь его освобождения. У вас ни черта нет, кроме его признания, а его я разнесу в клочья.

Он рассмеялся:

— Ну, Косси. Я тогда пропал. Все же не думаю, что его освободят.

— Отпустите его, Клинт. Я знаю, что вы бы этого хотели.

— Не могу, Косси. Это немыслимо.

— Отпустите. Подчистую. И это-то плохо, но все-таки терпимо.

— Ну не могу. Понимаете? Не могу!

На самом-то деле иного я и не ожидал. Только надеялся. Его позиция была не слишком сильна, но все же посильнее моей, а теперь, когда газеты подняли шум, привлекли внимание…

Нет, на такое он не способен.

Я взялся за свой портфель и поднялся.

— Ладно, Клинт. Пока вроде все. Теперь могу я потолковать с мальчишкой?..

— Конечно, конечно, — он нажал кнопку звонка, — я прикажу надзирателю, чтобы вас не беспокоили. Вы, кстати, посмотрите — мы все сделали, чтобы облегчить ему пребывание здесь.

— Не сомневаюсь. Да, насчет назначения, Клинт. У меня и вправду нет на сей счет никаких намерений. Жаль только, я раньше этим не занялся.

— Косси, я… даже не знаю, что сказать. Не знаю, как вас благодарить.

— Отлично! Благодарность? Даже и не думайте!

— Не пообедать ли нам как-нибудь? Я вам позвоню.

— Давайте лучше я вам позвоню. Знаете, как бывает. Никогда не знаешь, что там стрясется в самый последний момент.

— Как насчет воскресенья? Вы же не заняты в воскресенье. Приезжайте к нам на обед и побудьте до вечера. Давно мы с вами хорошенько не болтали.

— Спасибо. С удовольствием. Но, может, как-нибудь попозже? Я буду очень занят в ближайшие недели.

Его улыбка погасла. Он отвернулся и уставился в окно; спина его была очень выразительна. Он думал о том своем замечании — о «христопродавцах».

— Вы никогда этого не забудете, да? Не сможете забыть.

— Что забыть?

— Не знаю, почему я это сказал, Косси. Вы же знаете, я не антисемит. Все на свете бы отдал, только бы не говорить этого. Понимаю, извиняться бесполезно, но…

— Извиняться? За что? Что вы имеете в виду? Я ничего не слышал, Клинт.