Мор Йокаи - Жёлтая роза

Табунщики поблагодарили старика за хорошую сказку; затем они вскочили на коней и под покровом тихой звёздной ночи неторопливо поехали к своим табунам.

Был чудный весенний вечер. Вечерняя заря, долго сиявшая на небе, сменилась густой дымкой ночного тумана, словно пеленой окутавшего всё вокруг.

Молодой месяц уже точил свой серп о замские курганы; над ним сверкала рано восходящая звезда влюблённых.

Табунщик выбрал себе место для ночлега подальше от табуна. Он снял с коня седло вместе с попоной, снял узду и повесил её на воткнутую в землю дубинку, потом накрыл седло попоной — оно заменило ему подушку, а армяк послужил одеялом.

Но прежде чем улечься, он разрезал на мелкие кусочки оставшийся от ужина хлеб и с ладони покормил коня.

— А теперь, Весёлый, ступай пастись. Ведь ты пасёшься не весь день, как другие лошади. Ты всегда осёдлан, а господа ещё хотели, чтобы после целого дня езды ты впрягся воду качать. Но нет, не бывать этому. Они думают, что лошадь такая же тварь, как и человек.

И он с любовью протёр глаза лошади широким рукавом своей рубахи.

— Ступай поищи себе хорошей травки, только далеко не уходи. Возвращайся, когда зайдёт луна и вон та яркая звёздочка. Вот видишь, я не привязываю тебя, как пастух, и не треножу, как простой мужик. Ведь стоит мне сказать: «Весёлый, сюда!» — и ты прискачешь.

Конь понял. Да и как не понять коню своего хозяина? Очутившись на свободе, без седла и узды, Весёлый брыкнул задними ногами, повалился на землю, два-три раза перевернулся, дрыгая всеми четырьмя ногами, быстро вскочил, отряхнулся и, громко заржав, понёсся на луг, на ходу отмахиваясь длинным хвостом от докучной ночной мошкары.

А табунщик разлёгся на зелёной траве, заменявшей ему постель.

Ну где сыщешь лучше постель? — Перина — бескрайняя степь, а полог — звёздный небосвод.

Уже совсем стемнело. Но земле, как шаловливому, озорному ребёнку, всё ещё не спалось. Ночь была полна таинственных шорохов. Ни колокольный звон из города, ни лай собак из коровьего загона не доносились в эту степную даль. В ближних камышах, словно злой дух, охала выпь, камышовка — болотный соловей — свистела и щёлкала, ей на тысячи ладов вторил хор лягушек, и всё это под аккомпанемент монотонного журчания хортобадьской мельницы. Где-то высоко в небе слышался жалобный прощальный голос: то летели клином журавли и гуси, едва видные в звёздном небе. Густой рой комаров носился в воздухе с каким-то заунывным жужжанием, напоминающим о призраках. Время от времени где-то ржала лошадь.

Бывало, ты так хорошо спал, бедный табунщик; стоило тебе приклонить голову к седлу, как тебя одолевал сон. А теперь ты уставился в темно-синее небо и ищешь в нём звёзды, названия которых узнал от своего старого крёстного. Посреди неба — «Ковш медведицы», он никогда не меняет своего места, поодаль — «Два пастуха», вон та мерцающая звёздочка — «Взгляд сиротки», а эта яркая, что на краю неба, — «Косолапая». Всех ярче светит «Лампа скитальца». Вон там — «Созвездие трёх королей», вот эта группка — «Созвездие еретика», а та вот звезда, что вот-вот скроется в густом тумане, — «Окно рая».

К чему смотреть на звёзды, если он не может с ними говорить? Какая-то тяжесть стеснила ему грудь, от какой-то раны обливается кровью его сердце. Если бы он мог излить кому-нибудь свою горечь, рассказать о ней, верно ему стало бы легче. Но как ни велика степь, поделиться своей бедой не с кем.

Уже низко спустилась яркая звезда и зашла луна, когда конь вернулся к своему хозяину. Тихо, осторожно перебирая ногами, он приблизился к Шандору, боясь разбудить его, и, вытянув шею, старался разглядеть, спит ли хозяин.

— Поди сюда, милый мой. Я ещё не сплю.

Весёлый ответил приветливым ржанием и, поджав ноги, опустился на траву подле Шандора.

Табунщик приподнялся и облокотился на руку.

Нашлось всё-таки живое существо, с кем можно поделиться горем.

— Видишь, Весёлый?.. Видишь, славный мой конь? Вот каковы девушки! Снаружи золото, а внутри серебро. Когда она говорит правду, то это наполовину ложь, а когда лжёт, это наполовину правда… Никто в этом никогда не разберётся… Ты знаешь, как сильно я её любил… Сколько раз я до крови рвал твои бока шпорами, только бы ты скорее нёс меня к ней!.. Сколько раз, милый мой конь, я оставлял тебя привязанным у её ворот, в снегу, в грязи, в лютую стужу, в жару. Я забывал о тебе, любил только её.

Конь слушал его, и казалось, он вот-вот улыбнётся; разве он всего этого не знает? Всё именно так и было.

— Ты знаешь, как горячо она меня любила?.. Она и твою голову украшала розами, вплетала ленты тебе в гриву, сладким калачом потчевала со своей ладони… Сколько раз она заключала меня в объятия, когда я уж сидел в седле? Она обнимала твою шею, чтобы только оставить нас подольше у себя.

Конь тихонько заржал, что должно было обозначать: да, да, она именно так и делала.

— И вот явился тот проклятый разбойник и украл половину её сердца. Лучше бы он украл его целиком! Взял бы себе! Унёс бы куда-нибудь подальше, но не оставлял бы здесь не то для счастья, не то для муки.

Конь, как бы стараясь утешить хозяина, положил свою голову к нему на колени.

Табунщик с тоской проговорил:

— Побей того, боже, прошу, умоляю, кто розу чужую для себя срывает!.. Потому что если я побью, то и мать родная по нём зарыдает.

Конь ударил хвостом по земле; гнев хозяина передался и ему.

— Но как же мне побить его? Ведь он уже скрылся куда-то за тридевять земель. Ты же не конёк-горбунок, который унёс бы меня туда; ты останешься здесь и разделишь моё горе.

И конь, как бы покоряясь злой судьбе, растянулся на земле и вытянул вперёд свою большую голову.

Табунщик не хотел, чтобы конь уснул. Он ещё не выговорил всего, что терзало его душу.

Издав губами звук, похожий на поцелуй, Шандор вывел коня из дрёмы.

— Не спи, не надо… Я тоже не сплю… Придёт время, когда мы с тобой хорошенько отдохнём… А до тех пор мы будем вместе… Твой хозяин больше никогда не оставит тебя… Я не расстанусь с тобой, даже если мне посулят горы золота… Ты мой единственный верный друг… Разве я не знаю, как ты помог доктору поднять меня за куртку с земли, когда я был при последнем издыхании там, в степи, и орлы уже с криком кружились надо мной. Ты схватил меня зубами за одежду и поднял. Вот так!.. Помнишь!.. Милый мой!.. Не бойся, мы больше не пройдём по хортобадьскому мосту… не заглянем в хортобадьскую корчму! Клянусь звёздным небом, что никогда, никогда в жизни не переступлю я порога того дома, где живёт эта девушка!.. Пусть для меня померкнут эти звёзды, если я нарушу свою клятву…

При этих словах конь приподнялся и сел так, как обычно садятся собаки.

— Но ты не беспокойся, мы здесь не засидимся… — продолжал табунщик. — Не вечно нам топтать это поле… Когда я был маленьким, я видел, как развевались красивые трёхцветные знамёна, как мчались вслед за ними статные гусары… Я завидовал им… Потом я видел, как падали с седла эти статные гусары, как валялись в грязи красивые знамёна… Но так не всегда будет!.. Придёт день, мы достанем из тайников эти старые знамёна и помчимся с ними, переломаем кости злому недругу… Ты пойдёшь со мной на зов трубы — ведь правда, милый мой конь?

И, словно услышав звук трубы, жеребец вскочил на ноги, забил копытами о землю, взъерошил гриву, поднял голову и огласил ночную тишину громким ржанием. В ответ ему, словно то была ночная перекличка стражи, где-то вдали заржали другие кони.

— Там мы всему этому положим конец!.. Там исчезнет наше горе, и слёз мы лить не станем… Не от отравленного вина неверной девушки, не от её ядовитого поцелуя паду я, а от сабли достойного врага. И потом, когда я буду лежать на кровавом поле брани, ты останешься подле и будешь охранять меня до тех пор, покуда меня не похоронят.

И, как бы желая испытать преданность своего коня, парень притворился мёртвым: лёг плашмя на землю, раскинул руки и застыл в неподвижности.

Конь несколько мгновений смотрел на него. Но, видя, что хозяин не шевелится, подошёл к нему и, поджав уши, начал мордой тыкаться в его плечо. Когда же хозяин и на этот раз не подал признаков жизни, конь обежал вокруг него. Но когда тот не проснулся и от топота копыт, Весёлый ухватился зубами за застёгнутый на шее армяк и стал поднимать табунщика. Наконец, тому надоело шутить, он открыл глаза и обнял коня за шею.

— Ты мой единственный верный друг!

А конь, казалось, смеялся; он радостно ржал, подняв верхнюю губу, гарцевал и резвился, как молоденький жеребёнок, радуясь, что смерть эта была только шуткой. Наконец, он бросился на землю и растянулся. Теперь уж он пошутит над своим хозяином, он притворится мёртвым.

Табунщик много раз окликал его, причмокивал губами, но конь не шевелился.

Тогда Шандор положил голову коню на шею, которая вполне заменила ему подушку. Жеребец приподнял голову и, увидя, что хозяин спит, снова замер и лежал не шевелясь до самого рассвета. На рассвете он вдруг уловил какой-то шум.