Андре Моруа - Бернар Кене

— Тут качество… а не цена… И темные простые рисунки… Здесь нужно сообразоваться с модой страны. Ваши парижские купцы присылают нам юбки. Они лопаются на бедрах наших женщин. Тут сильные женщины… очень развитые… Не зайдете ли выпить Кюрасао у Фокинга? Все туда ходят, банкиры и кучера… Затем мы повидаемся с Ситгофом… Огромное дело…

Из этой солидной страны Бернар увозит обещания, на которые можно положиться, и небольшие заказы для немедленного выполнения. Девушка Дюваль сможет теперь прокормить своих крошек, потому что она будет ткать панталоны для садовников Хаарлема; и дядюшка Леруа повозится с белой фланелью, которая облечет могучие груди прекрасных амстердамок, когда они будут кататься на коньках.

Ахилл с недоверием и беспокойством глядит, как отправляют его сукна по столь незнакомым адресам.

— Левекамп? Гронингем? Ситгоф? И ты уверен, что это старинные, известные дома?

Бернар в десятый раз описывает этих купцов, крепких, подобных его деду. Да впрочем, почти тотчас же приходят и чеки. При имени знакомых банков Ахилл успокаивается.

— Можно мне съездить в Англию?

— Хороших дел!

Это его манера говорить «в добрый путь!».

Лондон. Красные пятна автомобилей, иссиня-черное сукно полисменов («Все это черное сукно, откуда оно берется?» — подумал Бернар) оживляют серые тона Сити. С верхушки автобуса он любуется на старые дома Стрэнда. Черные и белые дымки, стелющиеся над узкими домами, делают из торгового города город мечты. Рядом с ним его «агент», джентльмен, бывший капитан, перечисляет не без эрудиции старые таверны и знаменитые вывески.

В магазины, более переполненные, чем даже в Париже, они входят, не дотрагиваясь до шляпы. Старый суконщик, с важностью смешной и очаровательной, склоняет свои короткие баки и черепаховые очки над французскими тканями.

— Well, sir… Это может меня заинтересовать, но не для нас, а для Канады и для Японии.

Влюбленный в хорошую шерсть, как другие любят хорошее дерево и хорошую кожу, он с любовью щупает мягкий ратин.

— Wery fine, indeed… I’m sorry, I can’t buy now[22]. Пойдемте позавтракать со мною в клуб, мистер Кене.

За столом из массивного красного дерева («Посмотрите на этот стол, мистер Кене, ему триста лет!») он заставляет Бернара выпить несколько стаканов портвейна 1856 года. («Посмотрите, мистер Кене, на портреты наших председателей. Вот этот — кисти Рейнольдса, а этот — Серджэнта».) Этими возлияниями старый джентльмен выплачивал, не прибегая к опасным покупкам то, что считал должным по отношению дружественной Франции.

После завтрака «капитан армии» привел Бернара в большие магазины, поражающие своим порядком и богатством. Продавщицы, прелестные, как «Gaiety girls»[23], улыбались французскому акценту. Покупщики здесь подавали уже некоторую надежду.

— Саржа?.. Габардин? All right. Может быть, мы и сможем купить.

На палубе пакетбота, отвозившего его во Францию, Бернар весело смотрит на Дьепп, на башни казино и тонкие нити семафора; все это становится более крупным, выходит из тумана и вырисовывается на фоне чистого неба. Возбужденный свежим и соленым воздухом, он живо представляет себе свое возвращение на фабрику.

— Триста штук!.. Не так-то это плохо по нашим временам!

Ахилл соизволит ворчать от удовлетворения. Антуан будет в восторге… А гражданин Реноден скажет, что мы делаем все возможное, чтобы продолжать безработицу! Люди ведь довольно комичны… Еще четверть часа.

Надвинув поплотнее свою кепку, он покрепче обернул колена одеялом из просмоленного полотна и попробовал продолжать свое чтение. «Государь» сделался за последнее время его излюбленной книгой.

«О жестокости и милосердии и о том, лучше ли быть любимым или ненавидимым». Я перехожу теперь к другим свойствам, необходимым для тех, кто управляет. Государь, вне всякого сомнения, должен быть милостивым, но лишь кстати и в известной мере. Цезарь Борджиа считался жестоким, но ведь именно благодаря своей жестокости…»

И невольно мысли его снова вернулись к этим тремстам штукам.

— Пятьдесят у Селфриджа… Сто у Скотта… Сто у Грэхема… Пятьдесят у Робинсона… Это как раз выходит триста. Работать саржу я отдам в женские ткацкие, а остальные на станки у воды… Кантэр это сможет…

Он тщетно старался подумать о чем-нибудь другом.

— Симона… Единственные существа, которые могут действительно любить, это те, кто всю свою жизнь отдают любви… Но естественно ли это?.. Не думаю… Пятьдесят у Селфриджа… Сто у Скотта…

Судно скользило вдоль насыпи. Зеленый благоухающий мох расстилался в просмоленных лесах.

— Пятьдесят у Селфриджа… Сто у Скотта…

Бернар бормотал свой требник.

— Вы скажите заведующему окраской, месье Демар, что я очень недоволен… Вот десять кусков для Соединенных Штатов, и окраска их не прочна…

— Это не его вина, месье Бернар… сами продукты окраски никуда не годны. Эти розовато-серые и беж… никто не умеет их делать.

— Мне это безразлично, я ведь не красильщик. Я могу судить только по результатам. Месье Леклерк, у меня сегодня румынский клиент и он жалуется на недостатки в ваших габардинах. Я уже вам сказал, что не хочу более трех недочетов на каждую штуку. Если у вас ткачи, не знающие своего ремесла, пусть они идут изучать его в другом месте.

— Я знаю это, месье Бернар, но тут как раз попалась дурная нить.

— Мне это безразлично; вам надо следить за нитью, когда вы ее принимаете. Мне нужны хорошие куски. Впрочем, в будущем я буду сам все осматривать. На всех иностранных рынках конкуренция огромная. Англичане и немцы всюду решительно. Удача возможна только лишь при хорошей выделке. Да еще необходимо особенно выделять те куски, про которые я говорю. Когда такое понижение всюду, клиенты только и думают, как бы отменить заказ; нужно поставлять вовремя.

— Выделять спешные куски, месье Бернар? Это легко сказать, но вы не представляете себе всей этой стряпни. Вы прицепляете надпись «спешно» на какую-нибудь штуку, и вот при промывке их кладут в машину по четыре штуки зараз, и надпись приходится снять.

— Очень легко после опять ее прицепить.

— Она попадает в руки человека, который не обращает на нее внимания или не умеет читать. Нужно тогда стоять за ними целый день. Вы от рабочего требуете окрасить в серое, а у него в лоханях голубое и зеленое, и вы думаете, что он все остановит для этого спешного куска? Но, месье Бернар, было бы плохо, если бы он это и сделал! Нет-нет, это нелегко!

Он вздохнул, нервный, усталый.

«В сущности, — подумал Бернар, — он прав». Но вслух он сказал:

— Все это мне совершенно безразлично, месье Леклерк. Мне нужны эти мои куски; остальное касается вас.

— А из него выйдет толк, — сказал Леклерк, выходя из конторы.

— Да, — ответил Демар. — Маленькие птички свистят, как их этому научили.

И они, такие же снисходительные в хорошие годы, как были снисходительны и к ним самим, становились очень строгими к качеству работы и поражались, что рабочие, недавно еще такие упрямые, были покорны и исполняли их требования.

— Это изумительно, — говорил Демар. — С них спрашивают то, что еще шесть месяцев назад вызвало бы возмущение… Никто и не шелохнется… И все довольны… Люди думают, что они всё ведут, а на самом деле это работа их ведет.

Бернар был счастлив, видя как удаляется и уходит в едва уже различимое прошлое то облако вражды, что окутывало со времени его возвращения все его намерения и шаги.

Чувствовать на своих молодых плечах тяжесть той огромной машины, которой жили столько людей, доставляло ему нелепую и пьянительную радость.

Разорение Ванекема, понижение цен на шерсть, расстройство биржи сделали огромную брешь в состоянии Кене. Но потеря искусственно созданного состояния, приблизив их к среднему человеку, дала им сладость общественных страданий и разделенных с другими несчастий.

— Да, — говорил Гертемат Бернару, — для того, у кого миллионы и миллионы кило, это понижение что-нибудь да значит.

— Да, довольно трудно, — говорил хозяин с некоторой даже гордостью (как раненый показывает свою рану). — Но вам ведь тяжелее всего. Сколько вы сейчас зарабатываете в месяц? Пятьдесят-шестьдесят франков вместо ста тридцати. Это заметный ущерб в хозяйстве.

— Ну конечно… Кто это предвидел и отложил себе на черный день, тот еще кое-как перебивается, но остальные… У меня есть невестка, месье Бернар, вдова, она должна оставлять своих детей в кровати на целый день, потому что у них нет рубашек. Я помогаю ей сколько могу, но моя жена тоже ведь ожидает седьмого… Не вовремя, скажете вы? Но ведь сами знаете, как это бывает. Думаешь по одному, а выходит по другому… Да, с оплатой за три дня не далеко уедешь… Но зато хоть было у рабочего хорошее время; он испробовал то, о чем и понятия не имел… Это все-таки хорошее воспоминание…