Уильям Моэм - Вилла на холме

Мэри потупила глаза, чтобы Эдгар не смог разглядеть в них веселых огоньков. Как ни странно, положение казалось ей отчасти даже забавным. Она ведь знала теперь, знала совершенно определенно, что при любых обстоятельствах — даже если не случится ничего из того, чего он вынужден опасаться, даже если его завтра сделают вице-королем Индии — она не выйдет за него замуж. У нее сохранилась прежняя привязанность к нему, к которой добавилась еще и благодарность за то, что он тепло отнесся к ней после всех выпавших на ее долю в последние дни передряг, о которых она посчитала себя обязанной ему сообщить. Поэтому ей не хотелось причинять ему боль — если этого, конечно, можно будет избежать. Ей надо быть очень осторожной. Если она скажет ему не то, что нужно, он заупрямится, отметет все ее возражения и еще, чего доброго, станет чуть ли не силком принуждать ее выйти за него замуж. Что ж, в худшем случае придется ей совсем низко пасть в его глазах. Конечно, не очень-то это приятно, но может оказаться, что без этого не обойтись. Чем хуже он будет о ней после этого думать, тем легче сможет все это перенести.

Мэри вздохнула, вспомнив о Роули: насколько легче было общаться с этим непутевым бездельником! Несмотря на все свои грехи, правды он не боялся. Собравшись с мыслями, она сказала:

— Знаете, Эдгар, мне больно будет думать, что я явилась причиной крушения вашей замечательной карьеры.

— Надеюсь, вы не долго будете предаваться подобным мыслям. Со своей стороны обещаю: выйдя в отставку, я выброшу все это из головы.

— Но мы не должны думать лишь о себе. Вы прямо-таки созданы именно для этой должности. В вас нуждается государство. Ваш долг — занять ее, невзирая ни на какие личные дела.

— Не такого уж я о себе высокого мнения, чтобы считать себя незаменимым.

— Я всегда так восхищалась вами, Эдгар. Мне невыносима сама мысль о том, что вы дезертируете с поста, занимать который вам просто необходимо. На мой взгляд, сделать это — значит проявить слабость.

Эдгар сделал едва заметное беспокойное движение, и она почувствовала, что задела его за живое.

— У меня нет другого выхода, — отозвался он. — Принять эту должность при нынешних обстоятельствах — еще хуже. Это был бы просто бесчестный поступок.

— Но ведь выход из положения существует! В конце концов, вы же не обязаны на мне жениться!

Он бросил на нее столь быстрый взгляд, что она так и не поняла, что за ним крылось. Конечно, Эдгару ясно, к чему она клонит. Не означает ли этот взгляд вот что: Господи Боже, неужели мне дают возможность выпутаться? Как же мне ею не воспользоваться? Однако Эдгар умел держать свои чувства в узде. Когда он снова обратился к Мэри, на губах его играла улыбка, а в глазах светилась нежность.

— Но ведь я хочу на вас жениться. Ничего на свете мне так не хочется!

Ах, так?! Ну, получай пилюлю!

— Дорогой Эдгар, я очень привязана к вам, я перед вами в долгу — у меня никогда не было лучшего друга, чем вы. Я знаю, какой вы хороший человек, как вы правдивы, добры и преданны. Но дело в том, что я вас не люблю.

— Я знаю, конечно, что мне намного больше лет, чем вам. Не сомневаюсь, что вы не можете любить меня так, как любили бы вашего сверстника. Я надеялся, что некоторые преимущества, которые я мог вам обеспечить, некоторым образом компенсировали бы это. К сожалению, теперь этих преимуществ стало меньше, что, быть может, вас уже не устраивает.

Боже мой, как же он все усложняет! Ну почему бы ему не сказать прямо, что она корыстная и безнравственная женщина и будь он проклят, если на ней женится! Что ж, ей теперь предстояло закрыть глаза и почти в буквальном смысле прыгнуть в котел с кипящим маслом. Ничего другого не оставалось.

— Я хочу быть с вами до конца искренней, Эдгар. Если бы вы стали губернатором Бенгалии, вам пришлось бы много работать и у меня тоже было бы полно хлопот. Пост этот немыслимо высокий, а мне ведь не чужды человеческие слабости. В этом случае с моей стороны было бы достаточно одной лишь симпатии к вам. У нас было бы так много общих интересов, что люблю ли я вас или нет, совершенно не имело бы значения. — Теперь Мэри предстояло самое трудное. — Но если бы нам пришлось жить уединенно на Ривьере и весь день с утра до вечера искать, чем себя занять, что ж, это, по-моему, было бы возможно лишь в том случае, если бы я любила вас так же, как вы меня.

— Я не настаиваю на том, чтобы жить на Ривьере. Мы можем поселиться в любом месте, где вы только пожелаете.

— Это ведь ничего не меняет, правда?

Эдгар надолго замолчал. Когда он снова поднял голову, взгляд его обжигал холодом.

— Вы хотите сказать, что готовы выйти замуж за губернатора Бенгалии, но не за отставного чиновника индийской администрации?

— В сущности, это так.

— В таком случае, нам нет смысла обсуждать все это дальше.

— Да, похоже, это бесполезно.

И снова Эдгар замолчал.

Вид у него был весьма мрачный, хотя по лицу совершенно нельзя было угадать, о чем этот человек думает. Он потерпел неудачу, подвергся унижению, горько разочаровался в своей невесте, но в то же время Мэри была вполне уверена, что в глубине души он чувствует облегчение, хотя, конечно, ни за что этого не покажет.

Наконец Эдгар встал с кресла.

— Не вижу причин долее оставаться во Флоренции. Если, разумеется, вы не попросите меня остаться — вдруг у вас будут какие-нибудь неприятности из-за… гм… из-за того самоубийцы.

— О, нет, думаю, в этом нет необходимости.

— Что ж, тогда я завтра уеду в Лондон. Наверное, нам лучше проститься прямо сейчас.

— Прощайте, Эдгар. И простите меня.

— Мне не за что нас прощать.

Он поцеловал ей руку, затем с достоинством, в котором отнюдь не было ничего нелепого, медленно удалился по зеленой лужайке и вскоре исчез за живой изгородью. Через пару минут Мэри услышала шум мотора отъезжавшей машины.

Беседа с Эдгаром крайне утомила Мэри. Две последние ночи она так по-настоящему и не отдыхала и теперь, убаюканная шелковой гладкостью летнего воздуха и приятным для слуха однообразным стрекотанием цикад — единственным нарушавшим тишину звуком, — задремала. Час спустя она проснулась и почувствовала, что к ней вернулись силы. Она побродила по старому саду; потом ей захотелось посидеть на террасе и полюбоваться открывавшимся оттуда видом на город, который особенно живописно должен был выглядеть сейчас, при свете угасавшего дневного светила. Когда она приблизилась к дому, навстречу ей вышел Чиро, слуга.

— Синьора, вам звонит синьор Роландо, — сказал он.

— Спросите, что он хочет мне передать.

— Он хочет поговорить с вами, синьора.

Мэри едва заметно пожала плечами. Именно сейчас ей вовсе не хотелось беседовать с Роули; однако потом ей пришло в голову, что он, быть может, намеревается что-то ей сообщить. Ее не оставляла мысль о бедном юноше, чье тело лежало на склоне холма. Она подошла к телефону.

— У вас лед дома есть? — спросил Роули.

— Вы что, звоните мне только для того, чтобы это выяснить? — холодно отозвалась молодая женщина.

— Не только. Хочу спросить вас также, есть ли у вас джин и вермут.

— Больше вам ничего не надо?

— Конечно, надо. Хочу узнать, не угостите ли вы меня коктейлем, если я сяду в такси и пожалую к вам.

— У меня полно дел.

— Вот и отлично. Я приеду и помогу вам.

Раздраженно передернув плечами, Мэри велела Чиро приготовить все необходимое для коктейля и прошла на террасу. Ей не терпелось как можно скорее покинуть Флоренцию. Теперь она ненавидела этот город, однако ей не хотелось, чтобы ее отъезд породил массу толков. Что ж, может быть, и неплохо, что сейчас приедет Роули — она попросит у него совета. В сущности, как нелепо, подумала она, что приходится так надеяться на человека, слывущего самим воплощением ненадежности.

Через четверть часа появился Роули. Когда он шел к ней по террасе, Мэри отметила, какой контраст составляют они с Эдгаром. Последний, невзирая на свой высокий рост и худобу, имел весьма элегантный вид, держался с прирожденным достоинством и уверенностью, — как человек, за много лет привыкший, что окружающие ему повинуются. Заметив его в толпе, каждый сразу же спросил бы, кто этот человек с волевым лицом и властными манерами? Роули же, коренастый и невысокий, носивший свои костюмы так, как будто то были какие-то робы, шел к ней сейчас по террасе, как всегда сутулясь и засунув руки в карманы; веселый и беззаботный, он двигался с какой-то дерзкой медлительностью, и Мэри вынуждена была признать, что в нем все же было нечто привлекательное. Его вечная улыбка и читавшаяся в серых глазах добродушная насмешливость не позволяли, конечно, воспринимать этого человека всерьез, но с ним, по крайней мере, легко было общаться. Мэри внезапно пришло в голову, что, невзирая на все его недостатки (и не учитывая оказанную им ей большую услугу), она чувствовала себя с ним свободно и непринужденно. В его присутствии можно было держаться естественно, не было нужды кого-то из себя строить — прежде всего по той причине, что он сразу почувствовал бы притворство и тотчас над нею бы посмеялся, и еще потому, что сам он никогда никого из себя не строил.