Геннадий Русский - Соловецкое чудотворство

Часто я духом падал и так размышлял: ужели мало людям Крёстного Страдания Господа нашего Иисуса Христа, что распинают они друг друга без малого две тыщи лет?! Ужли им искупительной Жертвы мало, Спасительная Весть до них не дошла? Ведь что творят! — не было такого ни при Понтийском Пилате, ни при кесарях-гонителях. Как задумаешься, получается, добрее тогда люди были, а нынешние не руки-ноги, всё тело пригвоздают, и всё им мало! А каждое страдание наше — Христово это страдание, Его это боль, Он ведь наш отец, Его мы дети, с ним сораспинаемся, и Он внове с нами… Отец Аркадий меня от сих мыслей отвлекал, как от неподобающих, да не выходят они из головы…

Так и дожили мы до первого парохода. Приехало с материка начальство, посмотрело, видит, уголька насыпано меньше, чем человечьих костей, да и потери в охране велики — кто с цинги сдох, кто спился, кто самоубийствовал. И постановили: плюнуть на этот уголёк, нас всех, кто уцелел, перевезти на Соловецкий. Может, они, посылая нас на Вайгач этот, рассчитывали, что мы все за зиму передохнем, да оказался живуч человек. Может, они хотели нас, уцелевших, в расход пустить, да место в трюмах нашлось, вот и взяли нас заместо балласта, чтоб в море меньше качало. Ну, а в расход нас пустить и здесь, на Соловках, никогда не поздно. Что-то не нравится мне, братцы, это перемещение… Ну да себя и вас пугать не стану, поживём, пока можем, и посмотрим, что за чудеса нас ожидают.

ЯВЛЕНИЕ ОТЦУ АРКАДИЮ ПРЕСВЯТЫЯ БОГОМАТЕРИ АНЗЕРСКИЯ

Расскажу вам про отца Аркадия, друга моего сердечного и отца духовного.

Начну по старинке: «Жил-был поп, толоконный лоб…» Частенько мы над ихним братом подшучивали по своему неразумию. В прежнее-то время посмеяться над батюшкой, да ещё сельским, можно было. Да и вы небось тоже посмеялись бы над отцом Аркадием: сам он невзрачненький, маленький, щупленький, ряска у него старенькая, засаленная, строгости в обличии никакой, семейство у него огромное — десять человек детей, доход невелик, еле-еле кормятся, что добрые люди принесут.

Живёт себе наш батюшка в маленьком чернозёмном сельце с той поры, как из семинарии вышел и на своей матушке женился. Всех он жителей знает с мала до велика, крестит, венчает, придёт пора — отпоёт, каждому у него есть своё слово. Идёт по улице, ребёнка встретит, по белобрысой головёнке погладит, с работящим мужиком поговорит, пьяницу выбранит, больного навестит. Любили его и в гражданскую не давали в обиду. Долго ли, коротко, начинается коллективизация. Накладывают на отца Аркадия большой налог. Собрались мужички и выплатили. Власти тут же новый налог шлют. Снова собрались мужички и выплатили. Власти третий, ещё больший налог шлют. Покряхтели мужички — делать нечего, собрались и выплатили. Тут уж власти озлились не на шутку. Никак они такого поворота не ожидали. Не предполагали, что народ за своего батюшку встанет. Ну, а раз так, ясное дело — сагитировал поп крестьян против власти. Что любить хорошего человека можно за его доброту, кто станет разбираться! Взяли и арестовали попа как саботажника, чего проще! А матушка как-то там с десятью осталась…

Плохо политическому в лагере, сами знаете, блатные как издеваются, а уж над попами как они надругиваются: «Эй ты, опиум!» — кричат. Да отец Аркадий такой добрый, что и блатные устыжались его трогать. Прошёл он все этапы до Вайгача и вот попал теперь сюда — вместе с ним мы ехали, да разделили нас, послали его на Анзер-остров.

И вот этот-то отец Аркадий, простец, первым сподобился на Соловках чудесного явления. Много страдало на Соловецком лиц духовного звания: были учёные богословы и знаменитые иерархи, и многие обрели здесь мученическую кончину, да никто такого не сподобился, а если и сподобился, сохранил в тайне.

Вот как было.

Сами знаете, что такое Анзер — штрафная командировка. Там и при монахах-то житьё было невесёлое, посты да молитвы, поминальные службы, неусыпное чтение Псалтири, попадал туда тот, кто затворял глаза и уши видимому миру, заживо себя хоронил. А красота там кругом несказанная: озеро за озером, по ним лебёдушки плавают, гуси да утицы, леса весёлые, всяким ягодичием наполненные, по ним зверушки ручные бегают, олешки да лиски — благодать! Ничего такого теперь в помине нет — побили лис да оленей, в озёра мусор побросали… Два скита на Анзере: один на заливе, Троице-Анзерский, другой на горе, Голгофо-Распятский. Голгофский скит самый таинственный, редко кто из посторонних туда допускался, жили там отшельники и молчальники, два века горела лампада неугасимая, два века неустанно, неотрывно, ни на час, ни на минуту не переставая, возносились здесь молитвы чередой монахов и схимников. Не впусте были молитвы. Знаем мы, что являлась Богоматерь вместе с преподобным Елеазаром Анзерским схимнику Иисусу, основавшему Распятский скит. Здесь, на Анзере, близ Голгофского скита и новое чудо свершилось.

Валили лес под горой Голгофой (от сотворения мира ничей топор его не касался, а тут рубят, зачем — неведомо, так и гниёт этот лес на берегу). Обтянули колючкой участок, и давай работай, за отказ — пуля, плохо будешь шевелиться — тоже шлёпнут. Вовсе там в отдалении конвой одичал, да ещё сказывают — кто больше нашего брата постреляет, тому в награду отпуск…

Вот работает так отец Аркадий и чувствует — сил нет, а стражник кричит: «Ты, падло, пошевеливайся, не то на мушку возьму!» И пал отец Аркадий на колени, и обратился к Пречистой с горячей молитвой: «Матушка-Заступница, наступает мой смертный час, милостью Твоей неизречённой не остави моих чад и домочадцев!» А охранник винтовку поднимает, стрелять готов. Только что-то его вдруг остановило… Опустил винтовку, обернулся. Видит — идёт старушка древняя. Откуда взялась — непонятно, ни женщин, ни старушек нет на Анзере. Может, какая бабка-поморка приплыла, похожа старушка-то на поморскую бабушку. Стражник хотел было окликнуть: «Куда ты, бабка?», да язык отнялся. Собака с ним рядом была, зверь, а не собака, любого растерзает, а тут заскулила жалобно и свернулась клубочком, хвостом виляет. Идёт старушка, прошла сквозь проволоку, будто нет проволоки, подходит к отцу Аркадию и говорит: «Не беспокойся о чадах, я с ними». Старушка вроде бы как старушка, лицо доброе, морщинистое, а взгляд — в душу проникающий, словно покровом незримым осеняющий, и так-то тепло и сладостно под этим взглядом, что ликует душа восторгом, слезы умиления текут и сами собой слова шепчутся: «Матушка…» — и пали все горемыки на колени. А Она тихо: «Дети…» — и видели многие, как слеза из Её глаз скатилась…

И так-то хорошо всем и так-то радостно, словно добрый кто, как мать ребёнка, погладил каждого по головке и сказал: «Сынок…», а они: «Матушка!» И плачут все, кто давно про слезы забыл и про жалость, кто сквозь ад земной прошёл, кто смерти чает как невесты, все на коленях стоят и плачут как дети, и видят, что стоят они перед иконой древней, на ели укреплённой. Как её раньше не заметили! А вроде бы давно на ели обреталась и смолой затекла, чёрная такая икона, древнего письма, невеликого размера. Думаю, уж не та ли это чудотворная икона Знамения, что в Анзерском скиту была и пред которою по уставу преподобного Елеазара каждоденно чёлся богородичный акафист? Как она на ель попала? Можно просто объяснить: когда зорили Анзерскую обитель, кто-то из монахов укрепил образ на дереве в чаще, чтоб разорителям не достался. Просто, да не просто. Икона-то та чудотворная, потому и явилась Владычица, потому и дался Её честный образ в руки праведных.

Охранник очухался, влетел в зону, орёт: «А ну кончай молиться! Всех постреляю! А это кто опиум принёс?» Хотел было икону схватить, да не посмел почему-то. «Убрать немедленно!» — приказал и отошёл ни с чем. Что-то такое его остановило, весь день он прозадумался, даже в людей не стрелял. А вечером, после развода написал начальству рапорт, что в его вахту на лесной делянке являлась Богородица и на ели обрелась чудотворная икона. Начальство его сразу на материк, он по дороге распевал богородичные песнопения (где научился — неведомо), свезли голубчика лечить от ума лишения, а жаль, очень бы нам здесь Христа ради юродивый чекист пригодился…

На Анзере, понятно, переполох, стали допытываться, допрашивать, образ чудотворный искать — ничего не допытались и ничего не нашли. Отец Аркадий не стал отрекаться: да, имел видение Пресвятыя Матери нашей Богородицы, его за это в карцер, как смутьяна, где и доселе страдает. Ну, да его Богородица хранит…

А вы мне не верите, будто не могло быть такого? Вот ты кем на воле был? Писатель? Вот ты писатель, а я-то кто? Подумай, мог бы я такое от себя сочинить? Что было, про то и рассказываю. Не на простом острове мы живём, на святом, в бывшей твердыне веры русской, так где же, как не здесь, проявиться чудотворству?

А какой иной, по-вашему, должна явиться Богоматерь и где ещё Она должна явиться? Есть сказание древнее, глубинное, как во ад Она сходила, зрела муки неизрекомые и плакала по грешным, и муки их облегчила. Неужто Она мимо ада земного пройдёт? Всех страдальцев жалеет Она жалостью материнской, и в аду земном, и в аду потустороннем. Мать-то свою вспомните, добрую свою старенькую морщинистую бабушку вспомните, в ком ещё чувство человеческое живо! Она, Богоматерь, — всему миру Бабушка и Мать всех матерей!