Алан Милн - Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)

– Во всяком случае, не будь меня, вы бы здесь не оказались. Идите поищите что-нибудь на завтрак.

Должен признаться, что с завтраком ничего не вышло. Пять мидий и юный тритончик – неплохой улов, если взглянуть со стороны. Увы, тритон сохранил свой status quo благодаря заступничеству Амелии, а из раковин только одна любезно позволила открыть ей створки. Потеря тритона стала для меня тяжелым ударом. Пока мы мужественно боролись с моллюсками, я искоса наблюдал, как Амелия бросает на ящерку мечтательные взгляды.

– Не стройте ему глазки, вы его избалуете, – не выдержал я. – Того и гляди зазнается. Еще недавно он был согласен стать нашим завтраком, теперь же ему в голову придут более благородные цели. Но все равно, – добавил я с горечью, – если он полагает, что, оказавшись здесь, станет нашим домашним питомцем, то глубоко ошибается. Потребности человека… – Я выразительно помахал вилкой.

– Я только что окрестила его Вильгельмом Генрихом, – всхлипнула Амелия. – Иди к мамочке, лапуля.

И взяла его на руки.

– Ну вот, ему теперь тяжело будет с нами расставаться. А я хотел оставить вам хвост. Гурманы утверждают, что это лучшая часть ящерицы.

– Пощади мое дитя! – запричитала Амелия. – Бей, но выслушай![5] Он будет искать для нас трюфели, правда, малыш?

На том и порешили.

После завтрака мы отправились обследовать остров. Только вообразите: я впереди с ружьем на плече, следом Амелия, без шляпки, в коротком платье, несет коробок спичек. Вильгельм Генрих вразвалочку замыкает шествие – он-де ищет трюфели.

– Что мы будем делать? – спросила Амелия.

– Для начала выясним, действительно ли это остров или часть какого-нибудь материка.

– А вдруг это Брайтон? Мы и не догадываемся… – захихикала Амелия.

– Между делом хорошо бы наткнуться на хлебное дерево и подстрелить какую-нибудь дичь.

– Чур, я буду собирать черепашьи яйца!

– Амелия, вы слишком легкомысленно относитесь к нашему положению, – строго сказал я. – И не ведаете о туземцах, которые могут окружить нас в любую минуту.

– О чем не ведаю?

– О туземцах, – хрипло повторил я.

– Боже, а я без шляпки! Что они обо мне подумают?

Я хотел съязвить в ответ, но тут мы вошли в густую непроходимую чащу. Через некоторое время нас окружила тишина, какая бывает только в полночь[6]. Ощущение такое, словно мы уже несколько часов пробираемся сквозь непроходимый лес. Казалось, кроме нас, вокруг ни души. Неподвижность и безмолвие подавляли, мы едва осмеливались заговорить друг с другом. Что за беда нас поджидала?

Тут я вскинул руку ко лбу и попятился. Прямо перед нами стояло дерево с зарубкой!

Нервно облизнув губы, я произнес изменившимся голосом:

– Чей это след?[7]

– Отец, я не умею лгать![8] Это я срубила его топориком. Я хотела как лучше.

– Амелия, – с облегчением выдохнул я, – вы спасли жизнь нам обоим.

Мы позавтракали на песке плодами хлебного дерева и куском какой-то необычной коры, который отыскал я, потому как от Вильгельма Генриха толку не оказалось. По окончании трапезы Амелия объявила, что собирается часок поспать.

– Прекрасно, – сказал я. – Здесь я вас и оставлю. Под охраной Вильгельма Генриха.

– А вы что собираетесь делать?

– Конечно же, искать каучуковое дерево[9], – просто ответил я.

– А зачем нам каучуковое дерево?

– Милая моя девочка, – терпеливо начал я, – а для чего еще мы здесь? Вы, похоже, не осознаете всей стратегической важности находки каучукового дерева.

– Нет. И Вильгельм Генрих тоже. Правда, малыш?

– В любом случае это необходимо. До свидания, Амелия.

– До свидания, милый.

Оставив ее, я не мог отделаться от дурного предчувствия. Но долг – прежде всего. Я решительно повернулся и зашагал в глубь острова.

Без нее было одиноко. Каждое дерево, каждый куст напоминали об утренних событиях, и сожаление острым ножом вонзалось в грудь. Чего-то не хватало. Я лениво бросил пару камней в обезьян, играющих в кроне деревьев, и промазал. Почему же рядом нет Амелии? Она бы подняла меня на смех. Все вокруг полнилось жизнью – щебетали птицы, жужжали насекомые. Но они ведь не заменят дружеской компании…

Не знаю, что вдруг произошло. Возможно, я уснул, а очнувшись, сообразил, что стемнело и похолодало. Поднялся ветер. Весь дрожа, я побежал туда, где оставил Амелию. Похоже, в своих скитаниях я прошел несколько миль. Интересно, смогу ли найти то место? А! Вот и море.

Вдруг я понял, что ее там нет. Наверное, она просто перешла в тень. Да, именно это я и говорил себе, хотя и не верил своим словам. Что случилось?

Внезапно я увидел ее. Примерно в полумиле виднелся холм с пальмами. Среди деревьев, на фоне синего неба, стояла она, всматриваясь в море. Я проследил за ее взглядом.

Лодки! С полдюжины пирог. Я знал, что это означает. Они приближались к берегу, но я мог бы добраться до нее, прежде чем они причалят. Рядом со мной ей не грозит опасность.

Но я не смог! Не смог – и все! Я пишу эти строки и вижу, как она стоит и спокойно смотрит вдаль, а беда уже близко. А я совершенно бессилен… Высокая, царственная[10], она подставила лицо ветру. Откинув назад волосы, она слегка обернулась, словно недоумевая, почему меня нет рядом…

Больше я ее не видел. Парусиновые туфли прохудились, пришлось вернуться в Лондон, к суровой правде жизни. Вечером, проходя по Стрэнду, я с опаской глянул на витрину. Остров остался далеко позади. Я вздохнул с облегчением.

Прошло три дня их пребывания в Лондоне, прежде чем я увиделся с Амелией. Ее отец написал мне, прося встретить их в Саутгемптоне, но я отговорился неотложными делами. Очень сожалею, написал я в ответ, что в связи со срочным делом не смогу вернуться в Лондон раньше субботы – через три дня после их приезда. В субботу днем буду иметь удовольствие нанести им визит и очень надеюсь, что они меня узнают.

По правде говоря, для срочных дел было две причины. Во-первых, я категорически отказываюсь находиться рядом с родителями Амелии, когда они ждут поезда, сходят с корабля, поднимаются на колесо обозрения или совершают еще что-нибудь подобное. Отец Амелии из тех, кто приходит в церковь за полчаса до начала службы, приезжает на вокзал за полчаса до отхода поезда и потом высовывается из окошка на каждой станции, чтобы проверить, как там его багаж. Беспокоится. Вы, наверное, таких знаете. Конечно, молодым следует снисходительно относиться к слабостям пожилых, но… Я прекрасно осведомлен о своих собственных слабостях, поэтому, чтобы избежать неприятностей и недоразумений, лучше буду держаться в стороне.

Во-вторых, я отращивал усы и надеялся потянуть временя, чтобы к субботе они как раз стали заметны.

Днем в субботу я уже был у крестного. Они сняли дом недалеко от Музея Виктории и Альберта. Меня проводили в гостиную, и вскоре в комнату вошла та, что, несомненно, являлась Амелией. Я поднялся с кресла.

– Это сон, – пробормотал я, – прекрасный сон. Я скоро проснусь и буду есть на завтрак рыбу[11]. Б-р-р-р… – За завтраком меня всегда кормили рыбой.

– Здравствуйте, Тедди, – промолвило видение. – Я так ждала вашего прихода. Как вы поживаете?

– Ущипните меня, – ответил я. – Ой! Больно же.

– Вы что, не рады меня видеть? Вы так повзрослели!

– Ах, вы ли это?!

– Да. А вы Тедди, не так ли?

– Разумеется. Единственный вопрос: а вы и в самом деле… То есть я хотел сказать, в Америке ужасные фотографы.

– О, я вас поняла. Вы мне льстите. – И она засмеялась.

– Льщу? – возмутился я. – Вы… вы…

Она сказала, что ждала моего прихода! О Боже!

Я бы затруднился описать Амелию. Не знаю, как другим, но когда я читаю, что у леди Клары (из древнего графского рода!) овальное лицо, жемчужные зубки, слегка вздернутый носик и ямочка на подбородке, – мне это ни о чем не говорит. Зато если автор пишет, что она просто милая, я воображаю прелестнейшее личико, не важно, принадлежит оно деревенской простушке или городской мадам. Это и есть моя леди Клара. И теперь если вы изволите вообразить себе самую прекрасную девушку на свете, не упуская из виду, что говорит она с изумительным американским акцентом, и забудете (если это облегчит вам восприятие), что она «ждала моего прихода», то это и есть Амелия – героиня нашей книги до самой последней главы.

– Мне было двенадцать, когда мы виделись в последний раз, – промолвила Амелия.

– Десять лет назад. Значит, сейчас вам девятнадцать.

– Я бы предпочла двадцать два, если не возражаете. Подумать только! Мы оба уже взрослые. Тедди, вы просто обязаны показать мне Лондон. Все-все, что только сможете.

– То есть зоопарк, Тауэр и…

– Да-да, именно все. За исключением Музея Виктории и Альберта.

– Вы там уже были?

– Разумеется. Сегодня утром.