Теодор Фонтане - Пути-перепутья

Оспина эта придавала его облику некоторую изысканность, по поводу чего супруга Дёрра в присущей ей непринужденной манере неоднократно высказывала вполне резонную мысль: «Морщин на нем хватает, это верно, зато с левого боку он у меня пятнистый, как яблочко».

Подмечено было до того точно, что по этому описанию всякий мог бы признать Дёрра, не ходи он с утра до вечера в полотняном картузе с огромным козырьком. Надвинутый глубоко на лоб, этот головной убор надежно скрывал как заурядные, так и неповторимые черты его физиономии.

Вот и сегодня, день спустя после беседы между фрау Дёрр и фрау Нпмпч, Дёрр стоял, надвинув картуз глубоко на глаза, перед цветочными подмостями, пристроенными к ближней теплице, и передвигал горшки с геранью и левкоями, которые были предназначены для завтрашнего рынка. Цветы эти не выращивались в горшках, их просто высаживали туда для продажи, и Дёрр с превеликим удовольствием созерцал цветочный парад, заранее торжествуя при мысли о тех «мадамочках», которые завтра явятся на рынок, непременно начнут выторговывать у него свои пять пфеннигов и все же останутся внакладе. Для Дёрра это было любимым развлечением и, по сути дела, составляло основу его духовной жизни. «Хорошая перебранка… Да коли ты и сам можешь вставить словечко…»

Так он стоял и бурчал себе под нос, когда внезапно с огорода донеслось собачье тявканье и отчаянные вопли петуха, более того - если только ему не изменил слух,- это вопил его собственный петух, его серебристоперый любимец. Устремив взоры на огород, Дёрр убедился, что стая кур разлетелась в разные стороны, что петух взлетел на сливу и оттуда действительно зовет истошным голосом на помощь, а под деревом тявкает собачонка.

- А, черт подери,- выругался Дёрр.- Это ж опять Болльманов пес… Опять через забор… ну, я ж ему…

И, оставив горшок с геранью, который он перед тем разглядывал, Дёрр помчался к собачьей будке, отстегнул замок, спустил с цепи свою собаку, и та, словно бешеная, ринулась в сад. Однако не успела она подбежать к сливе, Как «Болльманов пес» обратился в постыдное бегство - под забор и в поле. Сперва желтая собака Дёрра большими скачками следовала за ним, но дыра под забором, вполне достаточная для пинчера, оказалась для нее слишком мала и вынудила ее отказаться от дальнейшей погони. Дёрр, подоспевший с граблями в руках, тоже остался ни с чем и только переглянулся со своей собакой.

- Ну, Султан, на этот раз не вышло.

Затем сконфуженный Султан побрел в свою будку так, словно ему сделали выговор, а Дёрр долго глядел в поле, где мчался по борозде пинчер, после чего сказал:

- Я не я буду, ежели не заведу себе духовое ружье, у Мелеса куплю или еще где. А уж там втихомолку прикончу эту тварь, чтоб ни один петух о том не прокричал, даже мой собственный.

Но вышеупомянутый петух в данную минуту и не подозревал о том, что Дёрр ждет от него молчания, он горланил еще пуще, однако при этом так гордо выпячивал свою серебристую грудь, словно хотел внушить курам, что его пребывание на дереве есть не более как хитрый стратегический маневр или, скажем, мимолетный каприз.

- Вот это петух так петух. Воображает из себя невесть что. А уж напыжился, напыжился-то как,- сказал еще Дёрр, после чего вернулся к цветочным горшкам.

Эту сцену могла наблюдать фрау Дёрр, которая как раз срезала с грядки спаржу, и если она отнеслась к происходящему без должного взимания, то потому лишь, что подобные сцены повторялись каждый третий день. Она ни на минуту не прервала своей работы и успокоилась лишь тогда, когда даже при самом тщательном осмотре грядок нельзя было сыскать ни одной «белой верхушки». Тут она повесила корзину на руку, вложила туда нож и, гоня перед собой несколько отбившихся от наседки цыплят, медленно побрела сперва через огород по тропке между грядками, потом во двор, к подмостям, где Дёрр снова готовил цветы для завтрашнего базара.

- Ну, Зюзюшка,- приветствовал он свою лучшую половину,- вот и ты. Видела, как я? Болльманов-то пес опять к нам припожаловал. Вот повадился! Погоди, ужотко я его зажарю, какой-никакой жир в нем есть. Пусть наш Султан полакомится шкварками… Собачий жир, он, знаешь…- И Дёрр хотел подробно изложить практикуемый им с недавних пор способ лечения подагры, но заметил корзинку на руке у своей жены и, оборвав изложение, воскликнул: - А ну-ка, покажи-ка! Много собрала?

- Гляди,- ответила фрау Дёрр и протянула ему до половины наполненную корзину. Дёрр только головой покачал, пропуская между пальцами ее содержимое, потому что стебли были сплошь тоненькие, а некоторые даже искрошились.

- Ну, голубушка, ты просто не умеешь собирать спаржу.

- Собирать-то я, положим, умею. Вот колдовать я не умею, это точно.

- Не будем спорить, больше от этого все едино не станет. Только как бы нам с голоду не помереть.

- Еще чего, помереть! Брось ты свою воркотню. Спаржи сколько есть, столько и есть. Не выросла сегодня, вырастет завтра - не все ли равно? Один хороший ливень - вот как в канун троицы,- тогда увидишь. А дождь будет, помяни мое слово, от бочки с водой несет, хоть нос зажимай, и паук в угол забился. Только тебе подавай каждый день все сразу, нельзя же так.

Дёрр засмеялся.

- Ну ладно, увяжи пучки. Мелочь тоже. Можешь и сама кое-что продать.

- Да будет тебе,- перебила фрау Дёрр, привычно возмущаясь его скупостью, потом, однако ж, дернула мужа за ухо, что всегда воспринималось им как изъявление нежности, и отправилась в Замок, где, удобно разместись в сенях, хотела вязать пучки, но не успела она придвинуть поближе к порогу свою скамеечку, как услышала, что напротив Замка, в трехоконном домике, занимаемом фрау Нимпч, кто-то с грохотом распахнул окно и закрепил обе створки крючками. Затем она унидела Лену в просторном жакете с лиловыми разводами, во фризовой юбке и чепчике на пепельных волосах. Лена приветливо ей поклонилась.

Фрау Дёрр не менее приветливо ответила на поклон.

- И все-то у ней окна настежь. Молодец, Ленушка. Оно и жарко становится. Как бы грозы не было.

- Да, у матушки опять от жары голова разболелась. Лучше я здесь сзади с утюгом устроюсь. Здесь даже веселей, чем в той комнате,- там, сколько ни гляди, никого не увидишь.

- Твоя правда,- ответствовала фрау Дёрр.- Дай-кась и я поближе придвинусь к окошку. За разговорами работа быстрей спорится.

- Какая вы милая, госпожа Дёрр, только у окна ведь самый солнцепек!

- Эка беда! Принесу свой зонтик базарный, староват он, ничего не скажешь, и весь в заплатках, но дело свое делает.

И пяти минут не прошло, как добрая фрау Дёрр подтащила свою скамеечку к Лениному окну, раскрыла зонтик и уселась, да так уютно и вальяжно, словно и впрямь сидела на Жандармском рынке. Лена тем временем положила гладильную доску на два придвинутых вплотную к окну стула и стояла так близко к фрау Дёрр, что они вполне могли бы обменяться рукопожатием. Утюг сновал взад и вперед, а фрау Дёрр усердно выбирала и увязывала стебли; когда же ей случалось оторвать взгляд от работы и заглянуть в окно, она видела, как позади, за спиной Лены, попыхивает маленькая жаровня, в которой калится новая плитка для утюга.

- Лена, Лена, дай-ка мне тарелку либо миску,- сказала вдруг фрау Дёрр, и когда Лена принесла требуемое, фрау Дёрр пересыпала туда обломки спаржи, которые за работой сбрасывала в фартук.- Глядишь, на суп и наберется. Не хуже всякого другого. И кто, право, выдумал, что суп можно варить только из верхушек? Вот вздор. Как все равно с цветной капустой, подавай им цветочки, цветочки им подавай - смех, да и только. На мой взгляд, лучше кочерыжки и нет ничего, в ней вся сила. А уж сила - первое дело.

- Ах, какая вы добрая, госпожа Дёрр. А хозяин ваш что на это скажет?

- Хозяин-то? Господи, кому какое дело, что он скажет. Он всегда чего-нибудь говорит. Он хочет, чтоб я и крошку в пучок увязывала, как взаправдашние стебли, а я терпеть не могу обманывать людей, хотя на вкус, что обломок, что целый стебель - одинаковы. Но коли кто заплатил за хороший товар, пусть хороший и получает. Я прямо из себя выхожу, у человека все задаром прет из земли, а он эдакий сквалыга. Правду говорят, садовники - они все на одну стать, гребут деньги лопатой, и все им мало.

- Да,- рассмеялась Лена,- он, верно, скуповат и не без странностей. А вообще-то он человек хороший.

- Точно, Ленушка, он был бы совсем хорош, и даже скупость простить можно, скупость - она не глупость, себе добра желает, не будь он такой ласковый. Ты не поверишь, ну так и льнет ко мне, так и льнет. А взгляни ты на него: страх, да и только, обратно же, годков ему пятьдесят шесть, коли не больше. Он ведь и соврет, недорого возьмет. И ничего я с ним поделать не могу, хоть убей. Я уж и то ему про удары твержу - у того, говорю, удар, у этого удар, и людей показываю - таких, знаешь, кто ногу волочит и рот набок, а он смеется и не верит. С ним тоже может такое приключиться - знаешь, Ленушка, я голову прозакладываю, что ему этого не миновать. Не сегодня-завтра. Он, конечное дело, все мне отказал, грех пожаловаться. Ну, что будет, то и будет. Только что ж это мы все про удары толкуем, да про Дёрра, да про его кривые ноги? На свете есть и другие люди, стройные, что твоя елочка. Правду я говорю?