Равнина Мусаси - Доппо Куникида

Так прошло ещё три года. Коскэ было двенадцать лет, когда он однажды играл с ребятишками в море и утонул. Дети, перепугавшись, разбежались и никому не рассказали о случившемся. Когда Коскэ не вернулся и вечером, мы забеспокоились и отправились на поиски. Но было поздно. Странно, между прочим, что жалкий труп мальчика был найден под дном лодки Гэна.

С тех пор он больше не пел. Избегал встреч с людьми, даже с друзьями. Он совсем перестал разговаривать, петь, смеяться. Время шло, и люди начинали забывать его. И хотя он по-прежнему перевозил их на своей лодке, они, казалось, не сознавали, что Гэн всё ещё существует на этом свете. И даже я вспоминаю о том, что он ещё жив, только тогда, когда вижу его, бредущего с вёслами на плечах, с полузакрытыми глазами. Вы первый человек, который заинтересовался его судьбой. Правда, если напоить его вином, он в конце концов, может быть, и споёт. Но понять его пение трудно. Нет, он не жалуется, не ноет, а только иногда тяжело вздохнёт. Мне очень жалко его…

Вот что рассказал учителю хозяин дома. А учитель и после того, как вернулся в столицу, не смог забыть дядюшку Гэна. По вечерам, сидя под лампой и вслушиваясь в шорох дождя, он вновь и вновь возвращается мыслями к несчастному старику. Что-то он теперь делает? Сидит одиноко у очага, закрыв свои круглые глаза, и, прислушиваясь к плеску волн, вспоминает ту далёкую весеннюю ночь? Или всё думает о Коскэ? Учитель не знал, что старик давно уже покоится в земле и в эту зимнюю ночь мокрый снег крупными хлопьями ложится на его могилу.

Пока в поэтической душе молодого учителя перевёртывались странички далёких воспоминаний, со стариком стряслось ещё одно несчастье: он сам оставил этот мир. В поэме учителя не хватало последней главы.

В конце января, через год после того как школьники Саэки проводили своего учителя с пристани Кацура, дядя Гэн с утра отправился в город по делам.

Небо затянули тучи, похоже было, что вот-вот пойдёт снег. Снег — редкость в этом крае, но в тот день было особенно холодно. Обычно у переправы на реке Бансё царит оживление. Сюда по реке и по морю съезжаются жители гор и жители побережья. Сюда же сходятся и жители Саэки. Жители гор ругаются, жители побережья поют. Но сегодня здесь пустынно, река покрыта мелкой рябью, на неё упала серая тень туч. Безлюдно большое шоссе с чернеющими по сторонам крышами. Окружная каменистая дорога обледенела. У подножья Сирояма звенит колокол, звуки его отдаются в облаках и слышны по всему городу с заиндевелым мхом на черепицах крыш. Эти глухие, угрюмые удары производят такое впечатление, будто кто-то бросает камни в середину мёртвого озера.

На площади, где в праздничные дни устраиваются представления, играют или просто стоят, засунув руки в карманы, дети бедняков с бескровными лицами. Проходит нищий. «Кисю! Кисю!» — окликает его один из мальчишек, но он не оборачивается. На вид ему лет пятнадцать-шестнадцать. Спутанные волосы в беспорядке свисают на шею. У него длинное лицо, впалые щёки.

Подбородок острый, глаза мутные, малоподвижные, взгляд тупой. Короткий промокший подол рваного авасэ[2] еле прикрывает колени. Расставленные локти напоминают ноги кузнечика. Он трясётся от холода.

Дядя Гэн столкнулся с ним посередине площади. Широко раскрыв свои круглые глаза, старик взглянул на нищего.

— Кисю! — позвал он тихим глухим голосом. Нищий тупо уставился в лицо Гэну так, словно смотрел не на человека, а на булыжник. Некоторое время они стояли, не отрывая глаз друг от друга.

Гэн порылся в рукаве, достал оттуда бамбуковую коробку, вынул из неё рисовую лепёшку и протянул Кисю. Нищий вытащил руку из кармана и взял подаяние. Ни один из них не проронил ни слова, не выразил ни радости, ни сожаления. Кисю пошёл дальше, ни разу не оглянувшись. А Гэн смотрел ему вслед до тех пор, пока тот не скрылся из виду. Снег всё не шёл, только иногда в воздухе появлялись отдельные снежинки. Взглянув ещё раз в ту сторону, куда ушёл нищий, Гэн тяжело вздохнул. Он не замечал, что ребятишки подсматривают за ним, давясь от смеха и подталкивая друг друга локтями.

Домой Гэн вернулся поздно. Он не стал открывать окно, хотя оно выходило прямо на дорогу, не стал зажигать света, хотя было совсем темно, сел у очага и замер, опустив голову на руки. Затем подбросил в очаг тонких сухих веток. Огонь охватил их одну за другой, ярко разгорелся и погас снова. На короткое время комната осветилась. На закопчённой стене закачалась тень старика, озарилась цветная гравюра, которую Юри привезла из деревни, когда Коскэ было около шести лет. Гравюра висела уже десять лет и почти совсем выцвела. Стояла безветренная погода, и не слышно было плеска волн. До слуха старика доносился лишь слабый шорох вокруг дома. Это падал снег с дождём. Гэн некоторое время вслушивался в эти тоскливые звуки, затем вздохнул и огляделся.

Взяв фонарь, он вышел на улицу. Холод пронизал его до костей, и он вспомнил, как дрожал от страха даже он, бывалый гребец, когда приходилось грести в холодные зимние ночи. Чернели угрюмые горы, неприветливо хмурилось море. В лучах фонаря, кружа в воздухе, искрились снежинки. Земля была твёрдая, обледенелая. Мимо, со стороны города, переговариваясь, прошли два молодых человека. Увидев у ворот старика с фонарём в руках, они окликнули его: «Ну и холодина сегодня, дядя Гэн!» Пробормотав что-то в ответ, старик посмотрел в сторону города.

Пройдя несколько шагов, один из молодых людей прошептал: «Как тебе нравится старый Гэн? Если бы его лицо увидела сейчас молодая девица, она упала бы в обморок…» На что другой ответил: «Кто знает, может быть, завтра мы увидим его ноги, свисающие вон с той сосны». От страха у обоих волосы встали дыбом, они оглянулись, но старика с фонарём уже не было возле ворот.

Наступила ночь. То шёл, то прекращался мокрый снег. Месяц, выплывший из-за горы, скрылся в облаках, и старый город стал похож на вымершее кладбище. В горной долине стоят деревни, а между деревнями лежит кладбище, оно просыпается, когда засыпают люди. В этом мире снов встают покойники, они смеются и плачут. И вот теперь чья-то тень скользнула по мостику в сторону площади. Собака, дремавшая под мостом, проснулась,