Джин Уэбстер - Пэтти в колледже

– Да, пожалуйста, – умоляюще произнесла Бонни. – Я просто души не чаю в римском форуме.

Лектор хранила гордое молчание, нарушаемое лишь кваканьем лягушек да редкими замечаниями двух детективов. Она потеряла всякую надежду когда-нибудь увидеть археологическое общество и философски смирилась с перспективой провести всю ночь на заборе, как вдруг над кампусом разразилась победная песнь, перемежаемая аплодисментами и нечленораздельными криками.

При первых звуках Бонни и Присцилла соскочили с забора, увлекая за собой лектора, и, взяв ее за руки, побежали. – Пойдем, посмотрим представление, – смеялись они. – Твое присутствие приветствуется безоговорочно: это больше не тайна. – И, несмотря на безмолвные протесты о том, что ей бы хотелось идти спокойно, мисс Хендерсон осознала, что она сломя голову бежит через кампус туда, откуда доносятся звуки.

В окнах дортуара внезапно возникали головы, хлопали двери и со всех сторон бежали девочки, возбужденно восклицавшие: «Второкурсницы проводят ритуал посадки дерева! Где первокурсницы? Почему их там не было?»

Под сенью деревьев быстро образовалась толпа, которая с веселым интересом наблюдала за сценой. В воздухе покачивался широкий круг цветных фонариков, а внутри него шеренга фигур в белых одеяниях склонялась и выпрямлялась вокруг крошечного деревца под музыку торжественного напева.

– Как прекрасно, не правда ли? Ты не рада, что мы тебя привели? – спросила Бонни, когда они протиснулись в толпе.

Лектор не ответила, краем глаза заметив спешившую к ним профессора латыни.

– Мисс Хендерсон! Я боялась, что Вы заблудились. Уже почти половина девятого. Зрители ждут, и мы заполняем время докладами.

Лектор ответила не сразу, увлекшись веселым и внимательным разглядыванием лиц своих похитительниц, после чего она, как леди и как ученая, оказалась на высоте положения и произнесла образцовое извинение, ни разу не намекнув на свои недолгие посиделки на заборе.

Бонни и Присцилла безмолвно уставились друг на друга и в тот момент, когда мисс Хендерсон увели к остаткам ее аудитории, вдруг появилась Пэтти.

– Добрый вечер, мистер Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Вы разгадали вашу тайну? – спросила она слащаво.

Присцилла повернула ее к свету и пристально посмотрела ей в лицо.

Пэтти улыбнулась в ответ с широко-открытыми, невинными глазами.

Присцилла знала это выражение и хорошенько встряхнула ее. – Ах ты, маленькая негодяйка! – воскликнула она.

Пэтти вывернулась из ее хватки. – Если помните, – пролепетала она, – однажды я сказала, что обсерватория Лика находится в Дублине, что в Ирландии. И, разумеется, это была очень смешная ошибка, однако мне известны и другие, более забавные.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Бонни.

– Я имею в виду, – отвечала Пэтти, – что я желаю, чтобы вы никогда больше не упоминали про обсерваторию Лика.

Колокол призвал к воскресной утренней службе, Пэтти со вздохом отложила книгу, подошла к раскрытому окну и застыла. Внешний мир мерцал зеленым и желтым разноцветьем, деревья выставляли напоказ воздушную бахрому листвы на фоне неба, а легкий ветерок благоухал фиалками и свежей землей.

– Пэтти, – позвала Присцилла из своей спальни, – поторопись, если хочешь, чтобы я застегнула тебе платье. Мне нужно идти на репетицию хора.

Пэтти повернулась, издав очередной вздох, и медленно начала расстегивать крючки на своем воротничке. Потом она села на край кровати и безучастно уставилась в окно.

Послышалось энергичное хлопанье выдвижных ящиков стола в комнате Присциллы, и вскоре сама Присцилла появилась в дверях. Она с подозрением оглядела свою соседку. – Почему ты не одеваешься? – спросила она.

– Я сама застегну свое платье, тебе не нужно ждать, – сказала Пэтти, не отводя глаз от окна.

– Сегодня проповедь читает епископ Коупли, а он такой милый старичок, – ты не должна опаздывать.

Пэтти чуть приподняла подбородок и пожала плечами.

– Ты не пойдешь на службу?

Пэтти отвела взгляд от окна и умоляюще посмотрела на Присциллу. – Такой чудесный денек, – сказала она просительно, – и я с гораздо большим удовольствием провела бы время на воздухе. Не сомневаюсь, что для моего духовного благополучия это намного полезнее.

– Дело не в духовном благополучии, а в прогулах. Ты уже дважды использовала дополнительные пропуски. Какое оправдание ты намерена предоставить комитету самоуправления, когда он потребует у тебя объяснений?

– Довольно для каждого дня своей заботы,[15] – рассмеялась Пэтти. – Когда придет время, я придумаю очередную превосходную отговорку, которая очарует комитет.

– Тебе должно быть стыдно обходить правила таким образом.

– Что же веселого в жизни, если рабски исполнять всевозможные мелкие правила? – беззаботно спросила Пэтти.

– Я не понимаю, откуда у тебя больше, чем у всех остальных, есть право жить не по правилам.

Пэтти пожала плечами. – Я поступаю, как мне хочется, и все остальные могут делать то же самое.

– Все остальные не могут, – возразила Присцилла пылко, – ибо стоит им начать это делать, как в колледже больше не останется закона. Я и сама намного охотнее порезвилась бы на свежем воздухе, чем пошла на службу, но я израсходовала все свои пропуски и не могу этого сделать. Ты бы тоже не смогла, если бы у тебя осталась крупица должного понимания. Чтобы выбраться из этого, тебе остается только лгать.

– Милая Присцилла, – буркнула Пэтти, – в культурном обществе люди не выражаются столь открыто. Чтобы тебя уважали в высшем свете, следует практиковаться в искусстве увиливания от прямого ответа.

Присцилла нетерпеливо нахмурилась. – Ты идешь или нет? – спросила она.

– Не иду.

Присцилла закрыла дверь – не так мягко, как того требовалось – и Пэтти осталась одна. Несколько минут она задумчиво сидела с порозовевшими щечками, потом зазвонил церковный колокол, она встряхнулась и засмеялась. Если бы она даже хотела пойти, было уже слишком поздно и чувство ответственности улетучилось. Как только в коридоре стих благопристойный шелест воскресных шелковых одеяний, она схватила книгу и подушечку и, спустившись крадучись по боковой лестнице, весело припустила по газону, залитому солнцем, ощущая восхитительный трепет вины малолетнего прогульщика, сбежавшего с уроков.

Из открытых окон капеллы до нее доносились песнопения студенток: «Господи, помилуй нас и склони наши сердца к соблюдению этого закона». Она радостно засмеялась про себя: сегодня она не соблюдала законов. Если хотят, они могут стоять там в сумраке, со своими заповедями и литаниями. Она же поклонялась богу под голубым небом, под ликующие песни птиц.

В это утро она была единственной живой душой, вырвавшейся на свободу, в ее крови была весна, и у нее было такое ощущение, словно ей принадлежит весь мир. Кампус никогда еще не казался таким ослепительным. Она приостановилась на маленьком деревенском мостике, чтобы понаблюдать за взволнованным кружением ручья, и чуть не потеряла равновесие, пытаясь спустить на воду крошечную лодочку, смастеренную из кусочка древесной коры. Она кидала гальку в пруд, чтобы увидеть, как испуганные лягушки плюхаются в воду, и, запустив подушкой в белку, громко смеялась над ее рассерженной трескотней. Она взлетела по склону Пайн-Блафф и, тяжело дыша, опустилась на пахучие иглы в тени высокой сосны.

Внизу меж деревьев группами стояли увитые плющом здания колледжа; и в воскресном безмолвии, в котором солнечные блики играли на башнях, они напоминали спящую в долине средневековую деревню. Пэтти мечтательно смотрела вниз из-под полуприкрытых век и представляла себе, что сейчас появится оркестр трубадуров и дам верхом на молочно-белых мулах. Однако зрелище Питерса в парадном костюме, вальяжно направлявшегося к воротам, испортило видение, и она с улыбкой вернулась к своей книге. Вскоре, тем не менее, она закрыла ее. Не время читать. Можно читать зимой или когда идет дождь и даже в библиотеке колледжа, когда все шелестят страницами; но здесь, на свежем воздухе, когда вокруг кипит настоящая жизнь, это означало потерять благоприятную возможность.

Ее блуждающий взгляд вновь устремился на кампус, и внезапно она отрезвела, охваченная мыслью, что через несколько недель он перестанет быть ее кампусом. Эта счастливая, безответственная общественная жизнь, ставшая единственно естественным образом жизни, неожиданно подходила к концу. Она вспомнила свой первый день в качестве первокурсницы, когда всё, кроме нее самой, казалось таким большим, и она безнадежно думала: «Четыре года всего этого!» Это казалось вечностью, а теперь, когда все было позади, это кажется одной минутой. Ей захотелось схватить настоящее и крепко держать его. Взрослеть было страшно.

И были еще девочки. Ей придется попрощаться, чтобы уже не встретиться в первый учебный день осенью, а между тем Присцилла живет в Калифорнии, Джорджи – в Южной Дакоте, Бонни – в Кентукки, а она – в Новой Англии, и они – единственные люди на свете, с которыми ей особенно хочется разговаривать. Ей придется сблизиться с мамиными подругами – хронически взрослыми особами, которые говорят о мужьях, детях и прислуге. И там будут мужчины. Она так и не успела познакомиться с мужчинами, но однажды ей, возможно, придется за одного из них выйти замуж, и тогда всему придет конец. И не успеет она опомниться, как превратится в пожилую даму, которая станет рассказывать внукам истории о том, как она была когда-то девочкой.