Александ Казбеги - Элеонора

– Угрожаешь?… Посмотрим, кто победит! – напоследок прошептала она, и глубокий сон овладел ею.

Прошло немало времени. Об Аслан-Гирее ничего не было слышно. В доме Хелтубнели все позабыли об его неожиданном приезде и таинственном отъезде. Даже сама Элеонора, казалось, не помнила о нем и продолжала по-прежнему потешаться над своими поклонниками.

Девушка упорно таилась от всех, никто не замечал в ней никакой перемены. Однако вскоре она стала бледнеть, и обычная беспечность сменилась каким-то непонятным беспокойством.

Первым заметил в ней эту перемену Кречиашвили, и сердце его сжалось тоской. Он, как и все, не знал, из-за чего так изменилась Элеонора, и, одержимый любовью к ней, решил, что ее сердце воспламенилось любовью к одному из ее поклонников.

До сих пор Кречиашвили страдал из-за того, что никогда не мог рассчитывать на сочувствие своего светила; но зато его утешала уверенность, что не у него одного, но и у других нет надежды на счастье.

Всецело поглощенный жаждой собственного счастья и не имея сил обрести его, Кречиашвили не хотел, чтобы и другие были счастливы. Таким делает любовь каждого, кто без оглядки отдается ей. Вот почему удвоились безнадежные страдания Кречиашвили.

Элеонора переменилась, утратила обычную свою веселость, и скорбные, еле заметные морщинки залегли вокруг ее улыбающихся уст. Девушка сделалась капризной, и это было не удивительно, так как целыми ночами она не могла сомкнуть глаз, сон бежал от нее. Она потеряла вкус к еде, и невозможно было ничем соблазнить ее.

Отец удивлялся перемене, происшедшей в дочери, огорчался, приписывал это то одному, то другому святому, приносил им в жертвы бесчисленное множество убоины, неустанно совершал обряды, но все было напрасно. Летели гонцы к прославленным гадалкам, отливались и возжигались восковые свечи в рост девушки, но и от этого не было пользы, больная не поправлялась.

Однажды Хелтубнели призвал к себе Кречиашвили и спросил его:

– Можешь ли ты, если понадобится, перевалить через хребет к лезгинам?

– Почему же нет, мой господин! Там у меня много кунаков, и мне не страшно туда поехать.

– Тогда поезжай завтра утром. Хвалят там одного лезгина, говорят, – не было еще другого такого лекаря на свете. Может, сумеешь привезти его ко мне.

– Привезу, непременно привезу, – сказал Кречиашвили и добавил. – А имя его вам известно?

– Муртуз-Али зовут его.

– Муртуз-Али? Я знаю его, господин… Однажды я был ранен, и его приставили ко мне лекарем, он вылечил меня… Благословенная десница у него, да не заслужу я гнева вашего!

– Расскажи, как это было?

– Он так перевязывал мне рану, что я не чувствовал боли, а если другой до меня дотрагивался, то я горел весь, как в огне.

– Хорошая рука, значит!

– Хорошая, хорошая, господин!

– Может быть, он сумеет помочь моей дочери, а то, видит бог, потерял я покой… К кому только не обращался, – ничем не могу ей помочь! – горестно сетовал Хелтубнели, поникнув головой.

– Не тревожьтесь, господин мой, бог милостив, поправится она! – утешал его азнаур.

– Мы сами, того гляди, потеряем покой… Не медли, Кречиашвили, ступай, приготовься к пути, завтра с рассветом отправишься.

– Я не стану ждать рассвета, сейчас же отправлюсь. Прощайте, господин мой!

Кречиашвили поспешил к себе домой, собрался в дорогу и поехал к лезгинским горам.

Вахтанг продолжал сидеть в глубокой задумчивости.

Не успел Кречиашвили отъехать от своего дома, как с другого конца деревни подскакали три вооруженных всадника и направились прямо к дому Хелтубнели. У ворот их встретили слуги, помогли спешиться, приняли коней, потом один из слуг проводил их в зал, а другой побежал доложить господину.

Вскоре хозяин и трое гостей сидели за низким треногим столом. Один из гостей был старик с частой проседью в усах и бороде, а двум другим было лет под сорок каждому. Все трое были одеты нарядно и богато, вооружены с головы до ног, и в осанке их было достоинство, присущее всем горцам. Окончили трапезу, стол был убран, и все закурили трубки. Тогда только старший из гостей нарушил молчание.

– Вахтанг!.. Ты хорошо знаешь, что наши люди, и особенно моего возраста, без важного дела не склонны пересекать столь высокие горы… Зачем долго молчать и томиться в неизвестности, причиняя беспокойство и тебе и самим себе? Клянусь божьей благодатью, что пребывание в твоем доме не может наскучить человеку и год, и более, но дело надо привести к концу…

– Такая речь не означает ли, что я не сумел принять вас должным образом и вам наскучило гостить у меня? – спросил Вахтанг.

– Слава о твоем хлебосольстве разносится далеко… Твое гостеприимство заставляет человека забыть о беге времени, но спешное дело требует спешного разрешения.

– Я должен покориться и выслушать вас, – ответил хозяин.

– Дело трудное, Вахтанг, но выхода нет! Говорить тяжело, но и молчать невозможно.

– Говорите, слух мой обращен к вам.

– Ты знаешь Аслан-Гирея?

– Аслан-Гирей – прославленный герой, имя его гремит далеко в горах, – кто не знает Аслан-Гирея?

– Помимо славы, он и богат безмерно, и знатен родом…

– И об этом знаю.

– Юноша он красивый, статный.

– Подобен соколу!

– Ничем не заслужил он упрека.

– Правду говоришь.

– Тогда отдай за него замуж свою дочь! – воскликнул старец.

– Что? – Вахтанг даже привстал от изумления. – Аслан-Гирей просит у меня руки дочери моей?

– Что удивляет тебя? – спросил старец.

– То, что у нас с ним разная вера. Наша вера не разрешает нам измены… Но если бы и не это, – разве могу я свою дочь отдать замуж так далеко?… У меня никого нет, кроме нее!

– Любовь не считается ни с верой, ни с дальностью… Аслан-Гирей любит твою дочь, и ты должен отдать ее за него, если она расположена к нему.

– Нет, гости мои, не могу я отдать свою дочь за Аслан-Гирея!.. Я рад, что вы пожаловали ко мне… Гость от бога!.. Веселитесь, утешайтесь!.. Чума пусть заберет скотину, которую я пожалею зарезать для вас… Пусть в уксус превратится в непочатых чанах вино, которое я пожалею вскрыть для гостей! Оставайтесь здесь у нас, гостите до тех пор, пока не наскучит вам жить под нашим закопченным кровом. Но только не просите руки моей дочери… Этого никогда не будет, это невозможно, и мы только понапрасну докучаем друг другу.

– А что ты скажешь, если и дочь твоя любит его? – помолчав, спросил гость.

– Если дочь моя любит его, пусть она изведется от любви, пусть погибнет, – все равно за лезгина ее не отдам!

– За лезгина! – с болью произнес старец. – Почему же?

– Потому что лезгин иной веры, иной общины и иная отчизна у него…

– Не торопись, Вахтанг!.. Аслан-Гирей – прославленный герой, отважный человек, а любовь лишила его рассудка…

– Вы стращаете меня? – Вахтанг подобрал широкие рукава своей куладжи и нахмурился.

– Нет. Мы только не хотим обоюдных обид, нехорошо это будет. Слишком сильно полюбил Аслан-Гирей твою дочь, чтобы так легко отказаться от нее.

– Если сам не откажется, – заставят отказаться! – рассердился Хелтубнели.

– А если он похитит ее? – спросил посланный.

– Посмотрим!.. – с усмешкой воскликнул Вахтанг, заломив шапку и невольно потянувшись к рукоятке кинжала.

– Вахтанг, ты умный человек, подумай, хорошенько подумай! – почти умолял лезгин.

– Э-ге, гость дорогой! Не думаешь ли ты, что опозорится Чагмети, что позволит он лезгину похитить мою дочь?

– Значит, будет пролита кровь! – воскликнул старец и горестно махнул рукой.

– Ну, что ж, мне не жалко… Если есть у кого лишняя кровь, – мы ее выпустим!

Разговор оборвался. Наступило напряженное молчание.

Старец впервые видел Вахтанга, ему понравилась его мужественная речь. Умудренный опытом горец понял, что Хелтубнели и Аслан-Гирей не уступят друг другу без кровопролития, и решил еще раз попытаться предотвратить бедствие. Но первые же его слова Вахтанг прервал вопросом:

– Где же он был до сих пор, если собирался похитить мою дочь?

– До сих пор горы были непроходимы… Аслан-Гирей был заперт за перевалом, как медведь в берлоге. Теперь наступила весна, дороги открылись, и Аслан-Гирей может собрать большое войско.

– Довольно, гость, довольно… Когда вернешься, передай Аслан-Гирею, – пусть в этом году не смеет спускаться по эту сторону перевала, не то, клянусь творцом нашим, не уйти ему отсюда живым!

На этом переговоры закончились, и ни красноречие, ни опыт не помогли старцу возобновить их. Посланные отбыли. А Вахтанг понял, что с Аслан-Гиреем не разойтись миром, ибо для владетеля гор кровопролитие было отрадней меджлиса.

Элеонора полюбила Аслан-Гирея с первого взгляда. При встрече с ним она едва не забылась, едва не принесла в жертву страсти свою честь, и теперь безмерно в этом раскаивалась. Самолюбие помогло тогда девушке, и она, опомнившись, указала лезгину на дверь, карая его за нанесенное ей дерзкое оскорбление. Зимой же, когда запертый снегами Аслан-Гирей безумствовал из-за того, что не мог подать о себе вести, гордость вспыхнула в ней с небывалой силой. Его молчание она приписала равнодушию и решила, что он ее не любит. Смелое вторжение лезгина в спальню она объяснила его развращенным нравом и поклялась отомстить ему. Но время шло, девушка теряла покой. Она терзалась мыслью, что кого-то не сумела поработить, не сумела покорить чьего-то сердца; к тому же ее мучило воспоминание о том коротком мгновении, когда она потеряла самообладание, забылась и позволила чувству победить себя.