Шолом Алейхем - «Песнь песней»

Мостик кончился.

И так, обнявшись, мы идем вдвоем, одни по этому раю. Бузя держится за меня крепко-крепко. Она молчит. Но мне кажется, она говорит мне словами «Песни песней»: «Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне…»

Левада обширна, она тянется без конца, без краю, зеленым ковром покрыта, желтыми ромашками расшита, красными цветочками расцвечена. И какие здесь запахи слышатся – тончайшие в мире бальзамы! И мы идем, обнявшись, одни по этому раю.

– Шимек! – говорит мне Бузя, смотрит мне прямо в глаза и придвигается ко мне еще ближе. – Когда же мы будем рвать зелень для праздника?

– День еще велик, глупенькая! – говорю я ей и весь пылаю. Я не знаю, на что мне раньше глядеть: на голубой купол неба, или на зеленый ковер широкого луга, или туда, на край света, где небо сливается с землей? Или на светлое личико Бузи глядеть, в ее милые большие глаза, которые кажутся мне глубокими, как небо, и задумчивыми, как ночь? Ее глаза всегда задумчивы. Глубокая печаль затаилась в них. Тихой грустью подернуты они. Я знаю ее печаль, мне знакома ее грусть. Великое горе затаила она в груди – обиду на мать, которая вышла замуж за чужого отца и уехала от нее навсегда, навеки, будто никогда у нее и не было матери. Моя мать – ее мать, мой отец – ее отец. И они любят ее, как родное дитя, дрожат над нею, потворствуют всем ее прихотям. Нет у них ничего слишком дорогого для Бузи. Бузя сказала, что хочет пойти со мною нарвать зелени на праздник (это я ее натолкнул на эту мысль). Отец посмотрел поверх своих серебряных очков, погладил серебряные нити своей серебряной бороды и спросил у матери: «Как ты думаешь?» И вот начинается разговор между родителями о нашей прогулке за город.

Отец. – Как ты думаешь?

Мать. – А ты как думаешь?

Отец. – Отпустить их погулять?

Мать. – Отчего бы и не отпустить?

Отец. – Гм… Разве я говорю?

Мать. – А что же ты говоришь?

Отец. – Я лишь спрашиваю, стоит ли их отпускать?

Мать. – Отчего бы им не пойти?

И так дальше. Я знаю, в чем тут заминка: раз двадцать напоминает мне отец, а за ним и мать, что там есть мостик, а под мостиком – вода, речка, речка, речка…

Мы, я и Бузя, давно уже забыли про мостик, про воду, про речку… Мы мчимся по широкому, вольному лугу, под широким, вольным небом. Мы бежим по зеленому лугу, падаем, кувыркаемся в душистой траве. Встаем, падаем, кувыркаемся снова и снова. А зелени на праздник мы еще и не начинали рвать.

Я веду Бузю вдоль и поперек луга, расхваливаю перед ней свои владения:

– Видишь вот эти деревья? Видишь этот песочек? Видишь эту горку?

– И все это твое? – говорит мне Бузя, и глаза ее смеются. Мне досадно, что она смеется. Вечно она смеется надо мной. Я надулся и отворачиваюсь. Бузя догадывается, что я сержусь. Она заходит спереди, заглядывает мне в глаза, берет меня за руку и говорит мне: «Шимек!» Обида исчезает, и все забыто. Я беру ее за руку и веду к моей горке, туда, где я посиживаю каждый год. Хочу – сижу, хочу – скажу колдовское слово и лечу, как орел, выше тучи, над полями и лесами, через моря и пустыни…

Там, на горке, сидим мы, я и Бузя (зелени на праздник мы все еще не нарвали), и рассказываем сказки.

То есть я рассказываю, она слушает. Я рассказываю ей о том, что будет когда-то с нами, когда я буду большой, и она большая, и я ее засватаю… Мы тогда поднимемся, с помощью колдовского слова, выше тучи и облетим весь мир. Прежде всего мы полетим в те земли, где побывал Александр Македонский. Потом мы полетим в святую землю, побываем там на всех горах бальзамических, во всех виноградниках, набьем карманы рожками, винными ягодами, финиками, оливами и улетим оттуда еще дальше, дальше. И везде мы выкинем какую-нибудь штуку, потому что никто ведь нас не увидит…

– Никто нас не увидит? – спрашивает Бузя и хватает меня за руку.

– Никто, никто! Мы всех будем видеть, а нас никто не увидит!

– В таком случае, Шимек, у меня к тебе просьба…

– Просьба?

– Небольшая просьба…

Я заранее знаю ее просьбу. Она хочет, чтобы мы полетели туда, где живет ее мать, и проучили бы ее отчима…

– Отчего бы и нет? – говорю я ей. – С большим удовольствием! Можешь на меня положиться, глупенькая. Я их так проучу, что они запомнят!

– Не их, а его, одного его, – просит меня Бузя.

Но я не так-то легко соглашаюсь на это. Меня как рассердишь, так держись! Как это я прощу ей такую штуку? Подумать только, что женщина может себе позволить – выйти замуж за чужого отца, уехать бог весть куда и бросить ребенка, даже письма не написать! Разве так можно? Слыхано ли такое злодейство?

Напрасно я так погорячился. Я уж раскаиваюсь, совесть меня грызет, как собака. Но пропало. Бузя закрыла лицо обеими руками. Она плачет. Я бы сам себя в куски изорвал! Зачем было бередить ее рану? Зачем я задел ее мать? И глубоко в душе я всячески ругаю себя: «Дурак! Осел! Олух! Баранья голова! Болтун!» Я придвигаюсь к ней, беру ее за руку: «Бузя! Бузя!» Мне хочется сказать ей словами «Песни песней»: «Покажи мне лицо твое, дай мне услышать голос твой…»

Вдруг… Откуда же взялись здесь отец и мать?

Серебряные очки отца сверкают издали. Серебряные нити его серебряной бороды распустились по ветру. А мать издали машет нам платком. Мы оба, я и Бузя, сидим оторопелые. Зачем приплелись сюда отец с матерью? Они пришли нас проведать, не случилось ли с нами чего. Мало ли какое несчастье может случиться?… Мостик, вода, речка, речка, речка.

Чудные люди – мои родители!

– А где ваша зелень?

– Какая зелень?

– Зелень, что обещали нарвать на праздник?

Мы оба, я и Бузя, переглядываемся. Я понимаю ее взгляд. Мне кажется, я слышу, как она говорит словами «Песни песней»:

«О, если бы ты был брат мой! Почему ты мне не брат?…»

………………………………………………………………………………………

– Ладно уж, зелени на праздник как-нибудь достанем, – говорит с улыбкой отец, и серебряные нити его бороды поблескивают в светлых лучах золотого солнца. Слава тебе, господи, дети здоровы, и с ними ничего не приключилось.

– Слава тебе, господи! – отвечает мать и вытирает платком красное, вспотевшее лицо свое. И оба довольные Улыбка расплывается на их лицах.

Чудные люди – мои родители!

«Дорогому сыну нашему имярек…

Посылаю тебе 00 рублей и прошу тебя, сын мой, окажи нам милость и приезжай на пасху. Стыдно мне перед людьми на старости лет. Один-единственный сын – и того не можем повидать. И мать также молит тебя непременно приехать на пасху. И еще могу сообщить тебе, что Бузю надо поздравить. Она стала невестой. С божьей помощью, в субботу после швуэса свадьба.

Твой отец…»

Это пишет мне отец – впервые так ясно. В первый раз с тех пор, как мы разошлись. А разошлись мы с отцом тихо, без ссоры. Я восстал против его заветов. Не хотел идти по его стопам. Я пошел своей дорогой, уехал учиться. Раньше он сердился, говорил, что никогда не простит мне, разве на смертном одре. Потом он простил меня. Потом он стал посылать деньги: «Посылаю тебе 00 рублей, а также шлет тебе сердечный привет мать». Короткие, сухие письма. Мои письма к нему также были сухие, короткие: «Твое письмо и 00 рублей получил, шлю сердечный привет матери».

Холодны, мертвенно холодны были наши письма. До того ли мне было в том мире мечтаний, в котором я жил? Но теперь письмо отца меня разбудило. Сознаюсь, что не столько жалобы отца, что ему стыдно перед людьми, и не столько просьбы и мольбы матери; ничто меня не тронуло так (сознаюсь чистосердечно), как эти несколько слов: «И еще могу сообщить тебе, что Бузю надо поздравить…»

Бузя – та Бузя, равной которой нет нигде, разве только в «Песни песней». Та Бузя, с которой так неразрывно связаны мое детство и юность. Та Бузя, которая была заколдованной царевной всех моих чудесных сказок, прекраснейшей принцессой моих золотых мечтаний – эта Бузя теперь невеста? Чья-то невеста – не моя?!

Кто такая Бузя? – Ах, вы не знаете, кто такая Бузя? Вы забыли? Я должен еще раз рассказать вам вкратце ее биографию, теми же словами, которыми я рассказывал когда-то, много лет тому назад.

У меня был старший брат Беня. Он утонул. Он оставил мельницу, молодую вдову, пару лошадок и ребенка. Мельницу мы бросили, лошадок продали. Вдова вышла замуж и уехала куда-то далеко, а ребенка забрали в наш дом. Это и была Бузя.

И красива Бузя, как прекрасная Суламифь из «Песни песней». Всякий раз, когда я видел Бузю, я невольно вспоминал Суламифь из «Песни песней». И всякий раз, когда я в хедере учил «Песнь песней», перед моими глазами вставала Бузя.

Имя ее сокращено: Эстер-Либа, Либузя, Бузя. С нею вместе я рос. Моего отца она зовет отцом, мою мать она зовет матерью. Все думали, что мы брат и сестра. И мы любили друг друга, как брат и сестра.